тебя это устроит, да и для детей это наверняка будет хорошо. Они ведь оба
немного страдают из-за того, что... что мы устроили свою жизнь не совсем
так, как хотелось бы. Да и нам самим долгая разлука многое прояснит, ты не
находишь?
- Вполне может быть, - тихо сказала она. - Ты, похоже, принял
окончательное решение.
- Я уже написал Отто. Мне будет нелегко уехать от вас на столь
длительное время.
- Ты хочешь сказать - от Пьера.
- В первую очередь от Пьера. Я знаю, ты будешь хорошо за ним смотреть.
Я не жду, что ты будешь много рассказывать ему обо мне; но постарайся, чтобы
с ним не произошло то, что произошло с Альбертом!
Она покачала головой.
- Моей вины в том нет, ты же знаешь.
Он осторожно, с неловкой, давно забытой нежностью положил ей руку на
плечо.
- Ах, Адель, не будем говорить о вине. Во всем виноват я сам. Я хочу
попытаться загладить свою вину, только и всего. Пожалуйста, сделай так,
чтобы я не потерял Пьера! Он - единственное, что нас связывает. Постарайся,
чтобы его любовь ко мне не стала ему в тягость.
Она закрыла глаза, как будто хотела защититься от искушения.
- Но ведь тебя не будет так долго... - нерешительно сказала она. - А он
еще ребенок...
- Разумеется. Пусть им и остается. Пусть забудет меня, если по-другому
не получится. Но помни: он залог, который я тебе оставляю. И помни: чтобы
поступить так, я должен очень верить тебе.
- Я слышу, идет Альберт, - быстро прошептала она, - сейчас он будет
здесь. Мы еще поговорим. Все не так просто, как ты думаешь. Ты даешь мне
свободу, больше свободы, чем я когда-либо имела или хотела иметь, и в то же
время возлагаешь на меня ответственность, которая будет очень меня стеснять!
Дай мне время на размышление. Ты ведь тоже принял решение не в одночасье,
позволь и мне подумать.
За дверью послышались шаги, и вошел Альберт. Он удивленно посмотрел на
отца, натянуто поздоровался поцеловал мать и сел за стол.
- У меня для тебя сюрприз, - доверительно начал Верагут. - Осенние
каникулы вы можете провести с мамой и Пьером там, где вам захочется, да и
рождественские праздники тоже. Я на несколько месяцев отправляюсь
путешествовать.
Юноша не мог скрыть своей радости, но он сделал над собой усилие и живо
поинтересовался:
- Куда же ты едешь?
- Пока точно не знаю. Сначала я еду с Буркхардтом в Индию.
- О, так далеко! Один мой школьный друг там родился, кажется, в
Сингапуре. Там еще охотятся на тигров.
- Надеюсь, что это так. Если мне удастся подстрелить тигра, я, конечно
же, привезу его шкуру. Но главным образом я буду там заниматься живописью.
- В этом можно не сомневаться. Я читал об одном французском художнике,
который жил где-то в тропиках, на острове в Тихом океане, кажется. Вот где,
должно быть, великолепно.
- Я тоже так думаю. А вы тем временем будете развлекаться, много
музицировать и кататься на лыжах. А сейчас я хочу взглянуть, что поделывает
малыш. Не беспокойтесь, пожалуйста!
Он вышел, прежде чем кто-нибудь успел ему ответить.
- Иногда папа просто великолепен, - сказал Альберт, не скрывая радости.
- Отправиться в Индию! Это мне нравится, в этом есть стиль.
Его мать с трудом улыбнулась. Душевное равновесие ее было нарушено, ей
казалось, что она сидит на суку, который только что подпилили. Но она
молчала, сохраняя приветливый вид; тут у нее был большой опыт.
Художник вошел в комнату Пьера и присел к его кроватке. Он тихонько
достал альбом для эскизов и начал рисовать голову и руку спящего мальчика.
Он хотел, не мучая Пьера сеансами, попытаться в эти дни по возможности
запечатлеть на бумаге и удержать в памяти его образ. Нежно и внимательно он
воссоздавал милые черты, рассыпавшиеся мягкие волосы, красивые, нервные
крылья носа, тонкую, безвольно покоившуюся руку и своенравную, породистую
линию крепко сомкнутых губ.
Он редко видел мальчика в постели и сегодня впервые увидел его спящим с
не по-детски открытым ртом. Рассматривая этот рано созревший выразительный
рот, он обратил внимание на сходство со ртом своего отца, деда Пьера,
который был человеком смелым, с чрезвычайно богатым воображением, но очень
беспокойным. И пока смотрел и рисовал, его занимала эта полная глубокого
смысла игра природы с характерными чертами и судьбами отцов, сыновей и
внуков; хотя он не был мыслителем, но и его сознания коснулась тревожная и
восхитительная загадка взаимосвязи и непрерывности жизни. Внезапно спящий
открыл глаза и посмотрел на отца, и художник опять удивился, какими не
по-детски серьезными были этот взгляд и это пробуждение. Он тут же отложил
карандаш, захлопнул альбом, склонился над проснувшимся малышом, поцеловал
его в лоб и весело сказал:
- Доброе утро, Пьер. Тебе лучше?
Мальчик счастливо улыбнулся и начал потягиваться. Да, ему лучше,
гораздо лучше. Он стал медленно припоминать. Да, вчера он был болен, он еще
чувствовал над собой угрожающую тень того ужасного дня. Но сейчас было
гораздо лучше, он хотел только еще немножко полежать и насладиться теплом и
отрадным покоем этого состояния, а потом он встанет, позавтракает и пойдет с
мамой в сад.
Отец пошел позвать мать. Жмурясь, Пьер посмотрел в окно, где за
пожелтевшими шторами сиял ясный, радостный день. Это был день, который
что-то обещал, который благоухал всевозможными радостями. А вчера было так
уныло, холодно и противно! Он закрыл глаза, чтобы забыть об этом, и
почувствовал, как его затекшие от сна члены наполняются жизнью.
Вскоре пришла и мама, она принесла ему в постель яйцо и чашку молока, а
папа обещал ему новые цветные карандаши, и все были милы и нежны с ним и
радовались, что он опять здоров. Все было почти как в день рождения, не
хватало только пирога, но он не переживал, так как по-настоящему есть ему
все еще не хотелось.
Как только его одели в новый синий костюмчик, он пошел к папе в
мастерскую. Вчерашний отвратительный сон забылся, но в его сердце все еще
вибрировали отзвуки ужаса и страдания, и ему надо было убедиться, что вокруг
него действительно солнце и любовь, и насладиться этим. Папа снимал мерку
для рамы к своей новой картине и встретил Пьера с радостью. Но мальчик все
же не захотел оставаться долго у отца, он пришел только поздороваться и
