— Не забывай, ты не один в экипаже. Мог бы быть полюбезнее с Бертой.
     Пауль едва слышно вздохнул. Ну вот, начинается.
     — Взгляните, фройляйн Берта, вон там находится наш дом.
     — Послушайте, дети, неужели вы будете обращаться друг к другу на «вы»?
     — Не знаю, папа. Почему бы и нет.
     — Ну, давайте, давайте. Только все это ни к чему.
     Берта залилась краской. Увидев это, Пауль тоже смутился. Разговор между ними закончился, и они были рады, что взрослые этого не заметили. Они чувствовали себя неловко и вздохнули с облегчением, когда экипаж, резко скрипнув, свернул на гравийную площадку и остановился у дома.
     — Прошу вас, фройляйн, — сказал Пауль и помог Берте сойти. Необходимость в дальнейшей заботе о ней отпала, так как в дверях уже стояла тетя, и казалось, что весь дом улыбается и распахивается навстречу гостям — таким гостеприимным и радостным было лицо тети, так сердечно она поздоровалась с каждым — сначала один раз, а потом снова с каждым поочередно. Гостей проводили в их комнаты и попросили как можно скорее вернуться в столовую, где их ждал обед.
     На белой скатерти стояли два больших букета цветов, и их благоухание сливалось с запахами подаваемых блюд. Хозяин дома резал жаркое, тетя зорко следила за тарелками. Профессор в парадном сюртуке и веселом расположении духа сидел на почетном месте, ласково поглядывал на тетю и своими бесконечными вопросами и шутками мешал усердно трудившемуся хозяину. Туснельда, грациозно улыбаясь, помогала передавать тарелки с едой и слегка скучала, так как ее сосед, студент, мало ел, но еще меньше говорил. От присутствия старомодного профессора и двух барышень он словно остолбенел. Постоянно опасаясь, что его достоинство подвергнется нападению и даже оскорблению, он заранее принял холодный вид и прикрылся напряженным молчанием.
     Берта сидела рядом с тетей Гретой и чувствовала себя в безопасности. Пауль, чтобы его не втянули в разговор, сосредоточился на еде, увлекся и, в отличие от других, и впрямь пообедал на славу.
     К концу застолья хозяин дома, после жаркой перепалки со своим другом, взял инициативу в свои руки и больше ее не уступал. Лишь тогда побежденный профессор нашел время для еды и неторопливо наверстал упущенное. Господин Гомбургер наконец убедится, что никто не собирается на него нападать. Но он слишком поздно сообразил, что молчать не совсем прилично, и ему показалось, будто соседка по столу поглядывает на него насмешливо. Он так низко опустил голову, что под подбородком образовалась складка, поднял брови и, казалось, погрузился в решение важных проблем.
     Так как домашний учитель молчал, Туснельда стала о чем-то оживленно беседовать с Бертой. К их разговору присоединилась и тетя Грета. Тем временем Пауль насытился и отложил нож и вилку. Подняв глаза, он случайно увидел профессора в довольно комичном положении: тот только что отправил в рот довольно приличный кусок и еще не успел опустить руку с вилкой, как его задело какое-то сильное выражение в словах Абдерегга. На мгновение он забыл вынуть вилку изо рта и с вытаращенными глазами и открытым ртом косился на не перестававшего говорить друга. Пауль, как ни старался, не мог удержаться от смеха и фыркнул.
     Господин Абдерегг в приливе красноречия только бросил на него сердитый взгляд. Студент решил, что смеются над ним, и прикусил нижнюю губу. Берта неожиданно тоже расхохоталась — безо всякой причины. Она обрадовалась ребяческой выходке Пауля: выходит, он тоже не пай-мальчик.
     — Чему это вы так радуетесь? — спросила Туснельда.
     — Да так, ничему.
     — А ты, Берта?
     — Я тоже. Смеюсь за компанию.
     — Позвольте налить вам вина? — сдавленным голосом предложил Гомбургер.
     — Спасибо, не надо.
     — Налейте, пожалуйста, мне, — любезно попросила тетя, но оставила свой стакан нетронутым.
     Со стола убрали и подали кофе, коньяк и сигары.
     Фройляйн спросила Пауля, курит ли он.
     — Нет, — сказал он, — мне это совсем не нравится.
     И, помолчав, честно признался:
     — Да мне пока и не разрешают.
     Услышав это, Туснельда склонила голову чуть-чуть набок и лукаво ему улыбнулась. В этот момент она показалась мальчику очаровательной, и он пожалел, что еще совсем недавно ненавидел ее.
     Оказывается, она могла быть очень милой.
     Вечер был таким теплым и ласковым, что общество и в одиннадцать часов продолжало сидеть в саду при свечах, слегка мерцавших под колпачками. Никто и думать не думал о том, что гости устали с дороги и что им пора отдохнуть.
     Легкую духоту слегка освежали неровные колебания теплого воздуха, над головой влажно блестело безоблачное, усеянное звездами небо: у горизонта оно казалось черным и вспыхивало золотистыми зарницами. Кусты источали острый сладковатый запах, в темноте тускло поблескивали огоньки белого жасмина.
     Вы, значит, полагаете, что реформа нашей культуры произойдет не в сознании народа, а в результате усилий гениальных одиночек? — В вопросе профессора звучало некоторое снисхождение.
     — Я представляю себе это так... — и домашний учитель разразился длинной речью, которую никто, кроме профессора, не слушал.
     Абдерегг-старший шутил с Бертой, которую поддерживала тетя. Он удобно расположился в кресле и пил белое вино с содовой.
     — Вы, значит, и «Эккехарда» читали? — обратился Пауль к фройляйн Туснельде.
     Откинув голову назад, она полулежала в откидном кресле и смотрела в небо.
     — Читала, — ответила она. — Собственно говоря, вам еще не следовало бы читать такие книги.
     — Вот как? Почему же?
     — Потому что вы не все в них можете понять.
     — Вы так думаете?
     — Разумеется.
     — Но там есть места, которые я, может быть, понимаю лучше вас.
     — В самом деле? Какие же?
     — Латинские.
     — А вы, однако, шутник!
     Пауль развеселился. За ужином он выпил немного вина, ему нравилось вести такие разговоры в эту мягкую теплую ночь, и он с любопытством ждал, удастся ли ему вывести из себя эту элегантную даму, заставить ее резко возразить ему или рассмеяться. Но она не смотрела на него. Устремив взгляд вверх, она лежала неподвижно; одна ее рука покоилась на подлокотнике, другая свисала до самой земли. Белая шея и белое лицо Туснельды матово поблескивали на фоне черных деревьев.
     — Что вам больше всего понравилось в «Эккехарде»? — спросила она, все еще не глядя на него.
     — Спаццо во хмелю.
     — Как?
     — Нет, то, как изгоняют лесную нимфу.
     — Ах!
     — Точнее, мне больше всего понравилось, как Пракседа вызволяет его из темницы. Замечательно.
     — Да, великолепно. А как она это делает?
     — И как она потом посыпает все пеплом.
     — Ах, да. Помню.
     — А что больше всего понравилось вам?
     — В «Эккехарде»?
     — Где же еще.
     — То же самое место. Где Пракседа выпускает на волю монаха. Она целует его на прощанье и потом возвращается в замок.
     — Да, да, — медленно проговорил Пауль, хотя про поцелуй он ничего не помнил.
     Беседа профессора с домашним учителем подошла к концу. Господин Абдерегг стал прикуривать длинную «Вирджинию», и Берта с любопытством наблюдала, как кончик сигары обугливается над пламенем свечи. Девочка обняла сидевшую рядом тетю Грету правой рукой и с широко открытыми глазами слушала рассказы Абдерегга-старшего об удивительных приключениях. Речь шла о его поездке в Неаполь.
     — Неужели все это правда? — робко спросила она.
     Господин Абдерегг рассмеялся.
     — Все зависит от вас, барышня. Во всякой истории правда только то, во что верит слушатель.
     — Не может быть! Надо спросить папу.
     — Спросите!
     Тетя погладила Берту по руке, обнимавшей ее за талию.
     — Это всего лишь шутка, деточка.
     Она слушала веселую болтовню, отгоняла мошек, которые толклись над стаканом ее брата, и посматривала на всех добрыми глазами. Тетя Грета радовалась, глядя на мужчин, на Берту, на оживленно болтавшего Пауля, на красавицу Туснельду, которая, отвлекшись от общества, любовалась ночным небом, на домашнего учителя, упивавшегося своими умными речами. Она была еще довольно молода и не забыла, как любит молодежь такие летние ночи в саду. Сколько еще предстоит изведать всего этим прекрасным молодым людям и этим умным старикам! Да и студенту тоже. Каждому важна его собственная жизнь, его мысли и желания! А как хороша собой фройляйн Туснельда! Настоящая красавица.
     Добрая женщина поглаживала правую руку Берты, ласково улыбалась студенту, который чувствовал себя немного одиноко, и время от времени проверяла, стоит ли во льду за креслом хозяина его бутылка с вином.
     — Расскажите что-нибудь о школе, в которой вы учитесь, — обратилась к Паулю Туснельда.
     — При чем тут школа! Сейчас ведь каникулы.
     — Разве вам не нравится ходить в гимназию?
     — А вы знаете кого-нибудь, кому бы это нравилось?
     — Но вы же хотите учиться?
     — Ну да. Хочу.
     — А что вы делаете с еще большим удовольствием?
     — С еще большим?.. Ха-ха... С еще большим удовольствием я был бы морским разбойником.
     — Морским разбойником?
     — Да, морским разбойником. Пиратом.
     — Но тогда у вас не будет столько времени для чтения.
     — А это и не обязательно. Я уж найду, как провести время.
     — Вы уверены?
     — Без сомнения. Я бы...
     — Ну?
     — Я бы... ах, я не могу этого сказать.
     — Ну и не говорите.
     Ему стало скучно. Он придвинулся к Берте и стал слушать вместе с ней. Папа был в ударе. Он говорил один, все слушали и смеялись.
     Фройляйн Туснельда в своем свободном платье из тонкой английской материи медленно поднялась и подошла к столу.
     — Я хочу пожелать всем спокойной ночи.
     Все встали из-за стола, посмотрели на часы и удивились, что уже и впрямь полночь.
     По дороге к дому Пауль шел рядом с Бертой, которая вдруг ему очень понравилась, особенно когда он услышал, как она от всей души смеется шуткам папы. Какой же он был осел, когда злился на приезд гостей. Приятное занятие — поболтать вот так вечером с барышнями.
     Он почувствовал себя кавалером и сожалел, что весь вечер занимался не Бертой, а другой. Она же просто паясничала с ним. Берта нравилась ему больше, он раскаялся, что держался от нее в стороне, и попытался сказать ей об этом. Она захихикала.
     — О, ваш папа — замечательный рассказчик! Это было восхитительно.
     Он предложил ей прогуляться завтра к Айхельбергу. Это недалеко, и место там удивительное. Он пустился в описание, рассказал о дороге, о виде, который открывается с горы, и говорил все увлеченнее.
     В этот момент мимо проходила фройляйн Туснельда. Она обернулась и посмотрела ему в лицо. Взгляд ее был спокойным и немного любопытным, но он почувствовал в нем насмешку и вдруг замолчал. Берта удивленно подняла на него глаза и увидела, что он чем-то раздосадован, но так и не поняла чем.
     Они подошли к дому. Берта протянула Паулю руку. Он пожелал ей спокойной ночи. Она кивнула и ушла.
     Туснельда прошла вперед, не попрощавшись с ним; глядя, как она, держа лампу в руке, поднимается по лестнице, он почему-то рассердился на нее.
     Пауль лежал в постели без сна, возбужденный напряжением теплой ночи. Духота нарастала, отблески зарниц непрерывно трепетали на стенах. Временами ему казалось, что где-то далеко-далеко слышится легкое погромыхивание. В долгих промежутках между раскатами поднимался легкий ветерок, и вершины деревьев чуть слышно шелестели.
     Погружаясь в дремоту, юноша перебирал в памяти события прошедшего вечера и чувствовал, что сегодня все было не так, как обычно. Ему показалось, что он стал взрослее или, говоря точнее, роль взрослого удалась ему сегодня лучше, чем при прежних попытках. Он славно побеседовал с фройляйн Туснельдой, а потом и с Бертой.
     Приняла ли его Туснельда всерьез? Эта мысль не давала ему покоя. А вдруг она с ним только играла? Надо завтра проверить эту историю с поцелуем Пракседы. Неужели он и впрямь не понял это место или просто забыл?