ПИСЬМО ГЕРМАНУ ГЕССЕ
В этом письме я хотел бы сказать, чем были Ваши книги для нас и какую жизнь мы прожили рядом с Вашими героями — и без них. Видимо, не все, что я здесь напишу, будет Вам интересно. Простите. Но не писать я не могу. И еще: я хотел бы сказать спасибо за то, что когда-то Вы нам здорово помогли.
Бывает так — я мысленно представляю себе, что поселился в маленьком доме на берегу океана. Вокруг моего жилища на тысячи километров — ни души. Нет инфляции и девальвации, железных дорог и оптовых рынков, пробок на дороге и всю ночь громыхающего за окном города. Радио и телевидения тоже нет. Есть только простор, ясность и дом, в который могу входить только я. В нем совсем немного вещей. Некоторые я помню с самого детства. На полке — с десяток любимых пластинок. Не больше. Музыки хватит и так — нужно только открыть окно. Вот камин и старинный барабан — он у меня с незапамятных времен. Кое-какие фотографии. И книги — не больше дюжины, среди которых и пухлый том с Вашими сочинениями. Я люблю эту книгу за искренность и чистоту, за сосредоточенность, помогающую отрешиться от постыдной суеты, за слова веры, которые дают силу жить и преодолевать время. Впервые я начал читать ее лет двадцать назад, в Ленинграде. Затертый, ветхий фолиант, который, кажется, прошел через тысячи рук, на несколько ночей мне дали друзья. И какими удивительными и чудесными стали для меня те далекие ночи!
Так началось наше знакомство. От Вас я впервые услышал слова «карма», «дао», «инь» и «ян», «нирвана»... У Вас я учился слушать музыку: Бах, Моцарт, Пaхельбель и тут же — Майлз Дэвис и Чарли Паркер. Вы рассказали мне об огромной библиотеке, полной замечательных книг, которые потом, под Вашим руководством, я читал. А «Степной волк» превратился в код, шифр, знак узнавания. Сближаясь с кем-то, рано или поздно я торжественно вручал испытуемому Вашу книжку. Это была проверка на принадлежность к нашей стае. Прошел — не прошел. Вы говорили: «Я не верю ни в нашу науку, ни в нашу политику, ни в нашу манеру мыслить, веровать, развлекаться, я не разделяю ни единого из идеалов нашего времени. Но это вовсе не означает, что я вообще ни во что не верю. Я верю в законы человеческого рода, которые существуют тысячелетия, и верю, что они переживут всю суету и неразбериху наших дней».
Под каждым из этих слов я мог бы подписаться. Это была и моя позиция по отношению к миру, в котором я жил. Точь-в-точь. Согласитесь, у Ваших книг удивительная судьба. Представьте: середина шестидесятых, Вас с нами нет всего несколько лет. И вдруг все заговорили о Германе Гессе. Коммерческий успех превзошел все ожидания. За несколько лет — страшно подумать! — Вы стали самым читаемым, самым переводимым из европейских писателей последнего столетия. С Вами никто не мог сравниться. Счет читателей шел на миллионы. Ваши произведения переведены на 49 языков, и волна переводов не спадает. Разве это не удивительно для писателя, который постоянно пребывал в конфликте с властями, выбивался из рамок общества, с трудом соотнося свою жизнь с нормами так называемой действительности?
А у нас тогда Вас совсем не печатали. Время было такое. «Сыновья молчаливых дней», как древние летописцы, переписывали Ваши книги и потом передавали их из рук в руки. Дорого стоили те рукописи.
Вдруг издали «Игру в бисер», а спустя 16 лет — «Степного волка». Что-то тихо менялось в нашей жизни. Запели «дети проходных дворов»: «Дальше действовать будем мы!» Подполье открылось, стало можно и нужно то, о чем раньше шепотом говорили на кухнях. Надо было выходить наружу. Кто-то сделал шаг, но оступился и полетел вниз, в бездну дури и русского психоделика. Кто-то так и остался там, где был: менять жизнь и себя непросто. Стали появляться люди современные — энергичные, деловые, здоровые, холодные и молодцеватые. Но они Вас не читают...
Сейчас с книгами Германа Гессе все в порядке: переведен, снабжен комментариями, издан. В любом книжном магазине можно купить практически все.
Удивительно, не правда ли? За последние десять лет мы сильно изменились и, кажется, стали очень похожи на страну, в которой когда-то жили Вы. Да, Вам бы здесь побывать! Все у нас теперь есть: нищета и богатство, смута и насилие, молодежь, принимающая наркотики... И варварство. Как бы Вы вели себя, глядя на это? Промолчали бы, чтобы не обидеть, отшутились бы, а может быть, повторили слово в слово то, что сказали когда-то в «Степном волке»? «Увы, трудно найти... божественный след внутри этой... такой мещанской, такой бездуховной эпохи, при виде этой архитектуры, этих дел, этой политики, этих людей! Как же не быть мне Степным волком и жалким отшельником в мире, ни одной цели которого я не разделяю, ни одна радость которого меня не волнует! Я долго не выдерживаю ни в театре, ни в кино, не способен читать газеты, редко читаю современные книги, я не понимаю, какой радости ищут люди на переполненных железных дорогах, в переполненных отелях, в кафе, оглашаемых душной, назойливой музыкой, в барах и варьете элегантных роскошных городов, на всемирных выставках, на праздничных гуляньях, на лекциях для любознательных, на стадионах — всех этих радостей, которые могли бы... быть мне доступны и за которые тысячи других бьются, я не понимаю, не разделяю. А то, что в редкие мои часы радости бывает со мной, то, что для меня — блаженство, событие, экстаз, воспарение, — это мир признает, ищет и любит разве что в поэзии, в жизни это кажется ему сумасшедшим, и в самом деле, если мир прав, если права эта музыка в кафе, эти массовые развлечения, эти американизированные, довольные столь малым люди, значит, не прав я, значит, я — сумасшедший... который... не находит себе ни родины, ни пищи, ни воздуха».
О Вас написаны книги и монографии. Уверенные перья рассказывают о том, что, в сущности, немецкий писатель, классик литературы XX века Герман Гессе прожил совершенно обычную жизнь. Ну да, родился в Швабии, неподалеку от того места, где в высокой башне проживал известный маг и чернокнижник Фауст. Не удивительно, что родители были протестантами-проповедниками, а дед — миссионером в Индии. Понятно, что учился в семинарии, откуда сбежал после семи месяцев учебы, твердо решив «стать поэтом — или никем», а потом сочинял стихи и романы. Очевидно, почему дружил с Юнгом, говорил о закате Европы и с надеждой глядел на Восток. Слава богу, что дал жизнь Нарциссу и Гольдмунду, рассказал о Сиддхартхе и Демиане, написал трактат о Степном волке и оставил точные описания Касталии.
А еще — жил отшельником, ездил в Индию, воспитал трех сыновей, был женат (три раза), презирал обывателей, ненавидел фашистов, помогал во время войны беженцам, дружил с магами и каббалистами, заслуженно получил Нобелевскую премию и с детства мечтал стать волшебником. А как иначе? Все это так естественно и понятно!
И все-таки, если честно, в этих книжках о Вас очень многое остается «за кадром». В них пытаются описывать действительность, в которой Вы жили, но что такое действительность? Вы сами говорите об этом так: «Мне отказывают в чувстве действительности. Этой действительности-де не отвечают ни книги, которые я сочиняю, ни картинки, которые я пишу. Когда я сочиняю, я по большей части выкидываю из головы все требования, которые образованный читатель привык предъявлять уважающей себя книге... Я нахожу, что действительность есть то, о чем надо меньше всего хлопотать, ибо она и так не преминет присутствовать с присущей ей настырностью, между тем как вещи более прекрасные и более нужные требуют нашего внимания и попечения. Действительность есть то, чем ни при каких обстоятельствах не следует удовлетворяться, чего ни при каких обстоятельствах не следует обожествлять и почитать, ибо она являет собой случайное... Ее, эту скудную, неизменно разочаровывающую и безрадостную действительность, нельзя изменить никаким иным способом, кроме как отрицая ее и показывая ей, что мы сильнее, чем она».
Ну скажите после всего этого, как бедному критику описать вашу чудесную способность видеть мир и «магическое» мышление, которое роднит вас с Дон Кихотом, Гамлетом, князем Мышкиным? Согласитесь, это трудно. Германа Гессе можно понять, читая его книги, рассказывающие о снах и другой реальности, которая подчас реальнее, истиннее той, что существует ныне. А пересказать эти книги нельзя. Их нужно — читать. Без «посредников».
Знаете, мне кажется, что все Ваши произведения, такие разные и непохожие друг на друга, соединяются в единое целое, в одну великую Книгу. Ее можно сравнить с собором — с огромным нефом, высоким сводом, длинными галереями и глубокими криптами. Здесь ходят не торопясь, молча, покойно и вдумчиво. Как и надлежит в храме.
Эта огромная Книга рассказывает о пути, который соткан из противоречий и терний, встреч и расставаний, побед и поражений, падений и взлетов, страданий и преодолений, о дороге, которая ведет к чистоте, ясности и простоте, имя которой — мудрость. Эта Книга о переходе, о том, как быть новым, как переосмыслить и сделать себя, выйти из прежнего существования и жить настоящей жизнью, подлинной и достойной, а не нарочитой, придуманной, фальшивой и трухлявой. В этой книге вопрос: почему в детстве мы открыты в будущее, но потом жизнь вязнет, деревенеет, почему? И уже не отделить «вчера» от «сегодня», и уже невозможен выбор, а мы превращаемся в статистов, которые играют одни и те же роли. В этой Книге протест и бунт. Не быть таким, как все! Сопротивляться и этому благоухоженному оптимизму мещанина, этому процветанию всего посредственного, нормального, среднего. Оставаться свободным, не гнуться, не засыпать, не идти на компромиссы и искать закон, который в тебе. Эта Книга о готовности меняться и идти. Спасибо Вам за то, что учили нас смотреть на жизнь ясно и трезво, видеть в ней все уродливое и злое, но знать, что есть идеал. Вы говорили о том, что дух человеческий может приблизиться, вознестись к этому идеалу, и своей Книгой показали, что его можно воплотить.
Я хотел сказать еще, что больше всех вместе взятых критических эссе о вашей жизни я доверяю «Краткому жизнеописанию», которое вы опубликовали в 1925 году, когда до вашего ухода оставалось долгих 37 лет. Вот что Вы в нем рассказываете.
«В возрасте старше семидесяти лет, когда два университета только что удостоили меня почетной докторской степени, я был привлечен к суду за совращение некоей молодой девицы при помощи колдовства. В тюрьме я попросил разрешения заниматься живописью. Оно было мне предоставлено. Друзья принесли мне краски и мольберт, и я написал на стене моей камеры маленький пейзаж... Пейзаж этот содержал почти все, что нравилось мне в жизни, — реки и горы, море и облака, крестьян, занятых сбором урожая, и еще множество чудесных вещей, которыми я услаждался. Но в самой середине пейзажа двигался совсем маленький поезд. Он ехал к горе и уже входил головой в гору, как червяк в яблоко, паровоз уже въехал в маленький туннель, из темного и круглого входа в который клубами вырывался дым...
Между тем так называемая действительность, с которой я на деле окончательно порвал, прилагала все усилия, чтобы глумиться над моей мечтой и разрушать ее снова и снова... Давно уже я задохнулся бы и окоченел в этом... аду, если бы мои краски не дарили мне снова и снова утешения и удовольствия, если бы моя картина, мой чудесный маленький пейзаж не возвращал мне воздух и жизнь. Перед этим пейзажем стоял я однажды в моем узилище, как вдруг снова прибежали тюремщики со своими докучливыми понуканиями и вознамерились оторвать меня от моей блаженной работы. Тогда я ощутил усталость и нечто вроде омерзения от всей этой маеты и вообще от этой грубой и бессмысленной действительности. Мне показалось, что теперь самое время положить мукам конец... Без магии не было сил выносить этот мир.
Я вспомнил китайский рецепт, постоял минуту, задержав дыхание, и отрешился от безумия действительности. Затем я обратил к тюремщикам учтивую просьбу, не будут ли они так любезны подождать еще мгновение, потому что мне надо войти в поезд на моей картине и привести там кое-что в порядок. Они засмеялись, как обычно, ибо считали меня душевнобольным. Тогда я уменьшил мои размеры и вошел внутрь моей картины, поднялся в маленький вагон и въехал вместе с маленьким вагоном в черный маленький тоннель. Некоторое время еще можно было видеть, как из круглого отверстия клубами выходил дым, затем дым отлетел и улетучился, вместе с ним — вся картина, а вместе с ней — и я. Тюремщики застыли в чрезвычайном замешательстве».
Уверен, все так и было в конце жизни великого мага и волшебника Германа Гессе. Вы сели в свой маленький поезд и уехали вместе с другими такими же путешественниками в страну Востока. Прямо сквозь черный туннель. И я знаю — когда-нибудь Вы вернетесь. Приезжайте, дорогой Друг! Погостите у нас. Может быть, люди, которые живут в моей стране, покажутся Вам немного жалкими, темными, запуганными и озлобленными. Может быть, для этого у них есть все основания. Но поверьте мне на слово — они тоже способны на взлет. И Вы им очень нужны. Я знаю это наверняка. Приезжайте! Я покажу одно место, где Вам точно будет хорошо. Большой светлый дом, в нем звучит великая музыка, которую Вы так любите. Много-много детей. И сад! Уж в этом Вы знаете толк — ведь Герман Гессе всю жизнь выращивал прекрасные сады. Приезжайте! Осенью здесь созревают отличные яблоки, большие и сладкие. Из них получается изумительное варенье и шипучий, забористый сидр. Ну что, договорились?