КАМАЛА
      
       Каждый шаг пути приносил Сиддхартхе новое открытие, ибо мир для него преобразило и сердце его было очаровано. Он видел, как восходит солнце над лесистыми склонами гор и как оно садится за пальмы далекого побережья. По ночам он видел, как выстраиваются на небе звезды и, словно лодка, плывет в синеве лунный серп. Он видел деревья, звезды, зверей, облака, радугу, скалы, травы, цветы, реку, ручей, искорки росы в утренней листве, далекие вершины в голубой и сизой дымке, поющих птиц, роящихся пчел, серебряные волны на рисовых полях под ветром. Все это, тысячекратно повторенное и пестрое, было всегда - всегда светили солнце и месяц, всегда шумели реки и жужжали пчелы, но тогда, раньше, все это было для Сиддхартха лишь колеблющейся, обманчивой пеленой перед глазами, которой должно было доверять, которую следовало пронзать мыслью и уничтожать, потому что она не выражала сущность потому что сущность лежала “по ту сторону” видимости. Теперь его освобожденный взгляд не устремлялся в потустороннее. Теперь он видел и радостно узнавал эту видимость, искал родное в этом мире, не искал сущности, не стремился к “той стороне”. Прекрасен был мир, вновь увиденный просто, без искусства, по-детски. Прекрасны были месяц и созвездье, прекрасны ручей и берег, лес и скала, коза и навозный жук, цветок и бабочка. Прекрасно, радостно было идти сквозь мир вот так, разбуженным ребенком, без тени недоверия растворяясь в окружающем. Иначе пекло голову солнце, иначе дарила прохладу лесная тень, иным стал вкус воды в ручье и колодце, иным - вкус тыквы и банана. Короткими стали дни, короткими - ночи, каждый час, промелькнув, исчезал, как парус в море, а под парусом - корабль, полный сокровищ и радости. Сиддхартха видел, как высоко в ветвях перелетает с дерева на дерево обезьянья стая, и слышал их дикую, жадную склоку. Сиддхартха видел, как баран преследует овцу и спаривается с ней. Он видел, как в озерных камышах охотится гонимая вечерним голодом щука, как разбегаются в страхе стайки молодых рыб, выпрыгивают из воды, - мелькают и вспыхивают чешуйки, силой и страстью дышат стремительные водяные вихри, вспененные неистовым охотником.
       Все это было всегда, но он этого не видел, его не было здесь. Теперь он здесь был и принадлежал миру. В его глаза вошли свет и тень, в его сердце - звезда и месяц.
       Дорогой вспоминал Сиддхартха и все то, что пережил он в саду Джетавана: учение, божественного Будду, прощание с Говиндой, разговор с Возвышенным. И свои собственные слова, сказанные им Возвышенному, вспомнил он снова, каждое слово вспомнил и подивился в душе самому себе: ведь он высказал тогда такие вещи, которых, собственно, еще и не знал тогда. Он сказал Готаме, что его, Будды, сокровище и тайна совсем не учение, а то невыразимое и не поддающееся изучению, что тот испытал некогда в час своего просветления, - но ведь это было именно то, к чему он теперь стремился, что он теперь только начинал испытывать. Видно, давно уже знал он, что его душа - атман, та же вечная сущность, что и брахман. Но никогда не мог он действительно найти эту душу, это свое истинное “я”, потому что ловил его сетями мыслей. Но если это истинное “я” - конечно же, не голоса плоти и не игра чувств, - то точно так же оно и не мысль, не разум, не заученная мудрость, не заученное искусство строить выводы и из уже осмысленного вытягивать новые мысли. Нет, мир мыслей все еще “по ту сторону”, они не ведут к цели, и если и убивают случайное “я” чувств, то вместо него вскармливают случайное “я” мыслей и учености. Мысль и чувство - равно прекрасные вещи, в обеих заключен последний смысл, к обеим стоит прислушиваться, с обеими играть, ни то ни другое не презирать и не переоценивать, внимать тайному голосу сокровенного, скрытого и в том и в другом. Он хотел идти лишь туда, куда позовет этот голос, хотел быть лишь там, где он звучит. Почему однажды в великий час опустился Готама на землю под деревом бодхи, где коснулось его просветление? Он услышал голос, голос в собственном сердце, приказавший ему искать отдыха под этим деревом, и он не предпочел умерщвление плоти, жертву, купание или молитву - не еду и не питье, не сон и не мечту, - он подчинился голосу. Так подчиняться - не внешнему приказу, но лишь голосу сердца, быть так к этому готовым - это хорошо, это необходимо, и нет более необходимого, и нет другого необходимого.
       Ночью, когда он спал у реки в соломенной хижине перевозчика, приснился Сиддхартхе сон: в желтой рясе монаха перед ним стоял Говинда. Печально было лицо Говинды, печален был его вопрос: “Почему ты покинул меня?” - и Говинда обнял его, и обвил его шею руками, и прижал к своей груди, и поцеловал; и это был уже не Говинда, это была женщина” и из ее одежд выступала полная, набухшая грудь, и Сиддхартха приникал к ней и пил сладкое, жгучее молоко этой груди, в которой был вкус женщины и мужчины, солнца и леса, зверя и цветка, вкус всех плодов, вкус всех наслаждений. Оно пьянило и туманило...
       Сиддхартха проснулся; сквозь дверь хижины лился прозрачный блеск реки, в лесу гулко и глухо разносился совиный крик...
       Когда наступил день, Сиддхартха попросил перевозчика, который его приютил, переправить его на тот берег. Перевозчик отвязал свой бамбуковый плот, и они поплыли через реку. Красновато поблескивала в утренних лучах широкая вода.
       - Красивая река, - сказал Сиддхартха.
       - Да, - отозвался перевозчик, - очень красивая река. Я ее больше всего люблю. Я часто ее слушаю, часто смотрю в ее глаза и все время учусь у нее. У реки многому можно научиться.
       - Благодарю тебя, мой благодетель, - сказал Сиддхартха, сойдя на другой берег. - Нет у меня подарка для тебя, дорогой, и денег нет, чтобы дать тебе. Я бродяга, сын брахмана и саман.
       - Я это видел, - произнес перевозчик, - и денег от тебя не ждал, и подарков тоже. Ты принесешь мне подарок в другой раз.
       - Ты уверен? - сказал Сиддхартха весело.
       - Конечно. Этому я тоже научился у реки: все возвращается! И ты, саман, тоже вернешься. Ну, прощай! Пусть твоя дружба будет мне платой. Вспомни обо мне, когда будешь жертвовать богам.
       Улыбаясь, они расстались, улыбаясь, радовался Сиддхартха дружбе и дружелюбию перевозчика.
       “Он как Говинда, - подумалось ему. - Все, кого я встречаю на своем пути, похожи на Говинду. Все благодарны, хотя сами могли бы ожидать благодарности. Все покорны, все готовы стать друзьями, готовы подчиняться - и никто ни о чем не задумывается. Дети эти люди”.
       В полдень он проходил через деревню. Перед глиняными хижинами кружились на дороге дети, играли с тыквенными семечками и ракушками, кричали и возились в пыли, но стремглав разбегались при появлении чужого самана. У края деревни дорогу перебегал ручей, и на берегу ручья, стоя на коленях, стирала одежду молодая женщина. На приветствие Сиддхартхи она повернула голову и с усмешкой взглянула на него снизу вверх, он увидел, как блеснули белки ее глаз. По обычаю странствующих, он произнес пожелание благополучия и спросил, далеко ли еще до большого города. Она встала и подошла к нему... юное лицо, красивые, влажно блестящие губы. Они обменялись шутливыми фразами, и она спросила, ел ли он уже и правда ли, что саманы ночуют одни в лесу и не могут иметь при себе женщин. При этом она наступила левой ногой на его правую ногу и сделала движение, которым женщина приглашает мужчину к любовной игре, называемой в учебниках “взбираться на дерево”. Сиддхартха чувствовал, как горячеет кровь, на него снова нахлынул тот сон, и, слегка наклонившись к женщине, он коснулся губами коричневого соска ее груди. Выпрямившись, он увидел улыбку на ее застывшем в ожидании лице и полуприкрытые, плывущие от желания глаза.
       И Сиддхартха чувствовал желание, чувствовал, как оживает в нем пол, но, никогда не касавшийся женщины, он на мгновение заколебался, хотя руки его уже были готовы схватить ее. И в этот миг промедления, когда он жадно смотрел на нее, он услышал в душе голос, и этот голос сказал “нет”. И усмехающееся лицо молодой женщины потеряло все очарование, теперь он видел только влажный взгляд самки в течке. Он дружески потрепал ее по щеке, повернулся и, оставив разочарованную, легким шагом скрылся в бамбуковых зарослях.
       К вечеру этого же дня он достиг большого города и обрадовался, ибо его тянуло к людям. Долго жил он в лесах; в соломенной хижине перевозчика, где он провел последнюю ночь, впервые за долгое время над его головой была крыша.
       Вблизи города, у прекрасного, обнесенного оградой сада, путнику встретилась маленькая процессия слуг и служанок, нагруженных корзинами. Посредине в разукрашенных носилках, которые несли четыре носильщика, на красных подушках под пестрым балдахином сидела женщина, госпожа. Сиддхартха остановился у входа в сад и смотрел на это шествие, смотрел на слуг, на девушек, на корзины, смотрел на носилки, смотрел на даму в носилках. Под высокой башней черных волос он увидел очень милое, очень нежное, очень умное лицо, ярко-алый рот, напоминавший свежеразрезанный плод фиги, ухоженные и подведенные плавными дугами брови, темные глаза, умные и внимательные, бледную, высокую шею, вздымавшуюся из складок зеленых с золотом одежд, спокойно лежащие матовые руки, длинные и узкие, с широкими золотыми браслетами на локтях и запястьях. Сиддхартха увидел, как она прекрасна, и сердце его засмеялось. Когда носилки приблизились, он низко поклонился и, выпрямившись, взглянул в светлое, милое лицо, удержал на мгновение взгляд зорких глаз, обрамленных высокими арками бровей, глубоко вдохнул незнакомый ему аромат. Усмехнувшись, кивнула прекрасная женщина и в следующий миг уже исчезла в саду, и за ней - слуги.
       “Вот и счастливое знамение, - думал Сиддхартха, - хорошо встречает меня этот город”. Ему хотелось сразу же войти в сад, но он задумался, и только тут дошло до его сознания то, как смотрели на него, проходя мимо, слуги и девушки: презрительно, недоверчиво, отчужденно.
       “Я все еще саман, - думал он, - я все еще аскет и нищий. Я не должен оставаться таким, и не так должен войти в сад”. И он засмеялся.
       У первого же встречного он спросил, чей это сад и как имя той женщины, и узнал, что это был сад Камалы, знаменитой куртизанки, и что кроме сада у же в городе собственный дом.
       Тогда он вошел в город. Теперь у него была цель.
       Преследуя свою цель, он окунулся в суету города. Он плыл в уличной толпе, останавливался на площадях, отдыхал на каменных ступенях у реки. К вечеру Сиддхартха подружился с учеником брадобрея: сперва, остановившись у какой-то колонны, он наблюдал за его работой, потом снова встретил его среди молившихся в храме Вишну, потом рассказывал ему историю Вишну и Лакшми. Возле лодок у реки он провел ночь, и рано утром, еще до того как первые покупатели потянулись в лавки, он уже шел в город. И ученик брадобрея сбрил его бороду, и подстриг волосы, и причесал их, и смазал душистым маслом. Сиддхартха снова вернулся к реке и искупался.
       Когда в послеобеденный час прекрасная Камала, покачиваясь в носилках, приближалась к своему саду, у входа стоял Сиддхартха. Он поклонился, и куртизанка ответила на его приветствие. Мигнув шедшему последним слуге, он попросил его доложить госпоже, что молодой брахман желает говорить с ней. Через некоторое время слуга возвратился и пригласил ожидавшего следовать за ним. Не произнося более ни слова, слуга привел его в павильон, где отдыхала, лежа на кушетке, Камала, и исчез, оставив их наедине.
       - Не ты ли это вчера стоял там у входа и приветствовал меня? - спросила Камала.
       - Да, вчера я впервые видел и приветствовал тебя.
       - А не было ли у тебя вчера бороды, и длинных волос, и пыли в волосах?
       -Хорошо ты смотрела, все увидела ты. Ты видела Сиддхартху, сына брахмана, который покинул родину, чтобы стать саманом, и три года был саманом. Но теперь я оставил тропу отшельников и пришел в этот город, и первой, кого я встретил, еще не войдя в город, была ты. Я пришел, чтобы сказать тебе это, о Камала! Ты - первая женщина, с которой говорит Сиддхартха не опуская глаз. Никогда больше не стану я опускать глаза при встрече с красивой женщиной.
       Камала, усмехаясь, играла веером из павлиньих перьев. И спросила:
       - Значит, только для того, чтобы сказать мне это, пришел ко мне Сиддхартха?
       - Чтобы сказать тебе это и чтобы поблагодарить тебя за то, что ты так красива. И если это не будет тебе неприятно, Камала, я хотел бы попросить тебя быть моей подругой и учительницей, ибо я еще ничего не смыслю в искусстве, в котором ты достигла вершин.
       Камала расхохоталась:
       - Никогда еще не бывало со мной, друг, чтобы ко мне приходил отшельник из леса и хотел у меня учиться! Никогда еще не бывало, чтобы ко мне приходил саман с длинными волосами, в старой, рваной набедренной повязке! Много юношей приходит ко мне - и среди них сыновья брахманов, - но они приходят в красивых одеждах, они приходят в дорогих сандалиях, они приносят приятный аромат в волосах и деньги в кошельках. Так, саман, выглядят юноши, которые ко мне приходят.
       Сказал Сиддхартха:
       - Я уже начал учиться у тебя. Вчера был первый урок. Уже нет моей бороды, и волосы мои причесаны, и в волосах масло. Невелико то, чего мне еще не хватает, прекрасная: дорогая одежда, дорогая обувь, деньги в кошельке. Знай, потяжелее задачи задавал себе Сиддхартха, стремясь к тому, что подороже этих малостей, - и достигал цели. Как же не достигну я того, что решил вчера: стать твоим другом и научиться у тебя радостям любви? Я способный ученик, Камала, я изучил искусства потруднее тех, которым должна будешь научить меня ты. Но довольно. Итак, Сиддхартха не устраивает тебя - такой, как он есть: с маслом в волосах, но без одежды, без обуви, без денег?
       Смеясь, воскликнула Камала:
       - Нет, уважаемый, пока не устраивает. Он должен иметь одежду - красивую одежду, и обувь - красивую обувь, и много денег в кошельке, и подарки для Камалы. Знаешь ты это теперь, саман из леса? Сумеешь запомнить?
       - Я хорошо запомнил это, - воскликнул Сиддхартха. - Как мог я не запомнить то, что произнесли эти губы! Твой рот подобен свежеразрезанному плоду фиги, Камала. И мой рот ал и свеж, он подойдет к твоему - ты увидишь. Но скажи, прекрасная Камала, ты нисколько не боишься самана из леса, который пришел, чтобы учиться у тебя любви?
       - Почему я должна бояться самана, какого-то глупого самана из леса, который прибежал от шакалов и еще не знает, что такое женщина?
       - О, он силен, этот саман, и ничего не боится. Он может тебя принудить, красавица. Он может тебя обокрасть. Он может причинить тебе боль.
       - Нет, саман, этого я не боюсь. Разве какой-нибудь саман или брахман боится, что придет кто-то, схватит его и украдет у него его ученость, и его святость, и его глубокомыслие? Нет, потому что все это принадлежит только ему и он отдает из этого лишь то, что хочет отдать, и тому, кому хочет отдать. Так - с ними, точно так же ж с Камалой, и с радостями любви. Красив и ал рот Камалы, но попробуй против воли Камалы поцеловать его, и ни капли сладости он не даст тебе, а ведь он может быть так сладок? Ты способный, Сиддхартха, так выучи еще это: любовь можно выпросить, купить, получить в подарок, найти на улице - но украсть любовь нельзя. Неудачный ты выдумал путь. Нет, было бы жаль, если бы такой милый мальчик, как ты, захотел так неверно начать.
       Сиддхартха, усмехаясь, поклонился:
       - Было бы жаль, Камала, ты права. Было бы ужасно жаль. Нет, ни капли сладости твоего рта не должно для меня пропасть и моего - для тебя! Итак, остановимся на том, что Сиддхартха придет снова, когда у него будет то, чего ему еще недостает: одежда, обувь, деньги. Но скажи, прелестная Камала, не дашь ли ты мне еще один маленький совет?
       - Совет? Почему не дам? Кто же откажет бедному необразованному саману, прибежавшему от шакалов из леса, в маленьком совете?
       - Так посоветуй, милая Камала, куда мне пойти, чтобы как можно скорее найти те три вещи?
       - Ну-у, это тебе всякий сказал бы. Тебе нужно делать то, чему ты научился, и получать за это деньги, и одежду, и обувь. Другого пути к деньгам у бедняка нет. Кстати, что ты умеешь?
       - Я умею думать. Я умею ждать. Я умею поститься.
       - И больше ничего?
       - Ничего. Впрочем, я еще умею слагать стихи. Дашь ли ты мне за стихотворение один поцелуй?
       - Пожалуй, если твое стихотворение мне понравится. Где же оно?
       Сиддхартха задумался на мгновение и прочел такие стихи:
       - В сад свой тенистый плыла на носилках Камала, У входа в тот сад черный стоял саман. Лотоса цвет несравненный увидев, Низко склонился саман, - усмехаясь, кивнула Камала. “Радостней, - юноша думал, - чем жертвовать всякому богу, Радостней жертвовать только прекрасной Камале”.
       Громко захлопала Камала в ладоши, зазвенели золотые браслеты.
       - Красивы твои стихи, черный саман, и я действительно ничего не потеряю, если дам тебе за них один поцелуй.
       Она подозвала его взглядом, он приблизил лицо к ее лицу и прижался губами ко рту, похожему на свежеразрезанный плод фиги. Долго целовала его Камала, и с глубоким изумлением чувствовал Сиддхартха, как она его учит, как она мудра, как она овладевает им, отталкивает и привлекает его, и он угадывал за этим первым поцелуем длинный ряд хорошо освоенных, хорошо проверенных поцелуев, и каждый поцелуй отличен от другого, и все они его еще ждут. Он стоял глубоко дыша и напоминал ребенка, изумленного глубинами познания и горизонтами учения, которые неожиданно раскрылись перед ним.
       - Очень красивы твои стихи, - воскликнула Камала, - если бы я была богата, я дала бы тебе за них золотой. Но тяжело тебе будет стихами заработать столько денег, сколько тебе потребуется. Потому что тебе потребуется много денег, если ты хочешь стать другом Камалы.
       - Как ты умеешь целоваться, Камала! - пролепетал Сиддхартха.
       - Да, я это умею, и поэтому у меня тоже нет недостатка в одеждах, сандалиях, браслетах и всяких красивых вещах. Но что же будет с тобой? Ты другого ничего не умеешь - только думать, поститься и слагать стихи?
       - Я знаю еще. жертвенные гимны, - сказал Сиддхартха, - но я не хочу их больше петь. Я знаю заклинания, но я не хочу их больше произносить. Я читал письмена...
       - Подожди, - перебила его Камала. - Ты умеешь читать? И писать?
       - Конечно, это многие умеют.
       - Ну, большинство этого не умеет. Я, например, тоже не умею. Но это очень хорошо, что ты умеешь читать и писать... очень хорошо. И заклинания тебе еще смогут пригодиться.
       В этот момент вбежала служанка и шепотом сообщила госпоже какую-то новость.
       - Ко мне пришли! - воскликнула Камала. - Поторопись исчезнуть, Сиддхартха, никто не должен тебя здесь видеть, запомни это! Увидимся завтра.
       Но она еще приказала девушке дать святому брахману белый плащ. Служанка увела слегка оторопевшего Сиддхартху, кружным путем привела его в садовый домик, принесла ему плащ, вывела в заросли и строго приказала сейчас же незаметно покинуть сад.
       Сиддхартха не замедлил исполнить приказ; привычный к лесу, он бесшумно выбрался из парка и, перебравшись через ограду, удовлетворенный, направился к городу, неся под мышкой скатанный плащ. Встав у ворот постоялого двора, где останавливались проезжие, он молча попросил еды, молча принял протянутый кусок рисовой лепешки.
       “Быть может, уже завтра, - подумал он, - мне ни у кого не придется просить еду”.
       Гордость неожиданно заговорила в нем: он больше не был саманом, ему уже не пристало попрошайничать. Он скормил лепешку собаке и остался без еды.
       “Проста эта жизнь, которую они ведут здесь, в мире, - думал Сиддхартха. - Нет в ней тягот. Тяжело, трудно и в конечном счете безнадежно было все, когда я был саманом. А теперь все легко - легко, как урок поцелуя, который дала мне Камала. Мне нужны одежда и деньги, больше ничего; это близкие цели, маленькие заботы, которые не лишают сна”.
       Без затруднений узнал он, где находится дом Камалы, и на следующий день явился туда.
       - Хорошие новости, - воскликнула она, увидев его. - Тебя ожидает Камасвами, он самый богатый купец в этом городе. Если ты ему понравишься, он возьмет тебя на службу. Будь умницей, черный саман. Я устроила так, чтобы ему рассказали о тебе. Будь с ним приветлив, это очень могущественный человек. Но не будь слишком робок! Я не хочу, чтобы ты стал его слугой, ты должен стать равным ему, иначе я не буду тобой довольна. Камасвами начинает стареть и дряхлеть. Понравься ему - и он многое тебе доверит.
       Сиддхартха поблагодарил ее и засмеялся. Узнав, что ни вчера, ни сегодня он ничего не ел, она приказала принести хлеба и фруктов и, как хозяйка гостя, накормила его.
       - А ты счастливчик, - сказала она при прощании,- двери открываются перед тобой одна за другой. Как это получается? Ты не колдун?
       Сиддхартха сказал:
       - Вчера я рассказывал тебе, что умею думать, ждать и поститься, и ты нашла, что в этом нет никакой пользы. Но польза есть. Большая польза, Камала, ты увидишь это. Ты увидишь, что глупые саманы в лесу узнают многое, научаются многому, что недоступно вам. Еще позавчера я был лохматым попрошайкой, вчера я уже целовал Камалу, а скоро я стану купцом и буду иметь деньги и все те вещи, которым ты придаешь цену.
       - Допустим, - согласилась она. - Но что было бы с тобой, не будь меня? Где был бы ты сейчас, если бы тебе не помогла Камала?
       - Милая Камала, - сказал Сиддхартха, выпрямившись и высоко подняв голову, - когда я пришел к тебе в твой сад, я сделал первый шаг. Я намерен был учиться любви у той прекрасной женщины, и в тот самый миг, как у меня появилось намерение, я уже знал, что достигну его. Я знал, что ты поможешь мне; по первому твоему взгляду - там, у ворот сада - я уже знал это.
       - Но если бы я не захотела?
       - Ты захотела. Представь, Камала: когда ты бросаешь в воду камень, он устремляется ко дну по кратчайшему пути. Так и Сиддхартха - когда у него есть цель, есть намерение. Сиддхартха не делает ничего, он ждет, он думает, он постится, но идет сквозь сутолоку мира, как камень сквозь воду, ничего не сделав, не шевельнувшись; его притягивает - он позволяет себе падать. Его цель притягивает его к себе, потому что он не допускает в свою душу ничего, что могло бы удлинить путь к цели. Вот то, чему Сиддхартха научился у саманов. Глупцы называют это колдовством и чудом и думают, что это творят демоны. Ничего не творят демоны, нет никаких демонов. Каждый может сотворить чудо, каждый может достичь своей цели, если он умеет думать. Если он умеет ждать. Если он умеет поститься.
       Камала слушала. Ей нравился его голос, ей нравился взгляд его глаз.
       - Возможно, все это так, как ты говоришь, друг, - негромко сказала она. - Но возможно и то, что Сиддхартха - красивый мужчина, что его взгляд нравится женщинам и поэтому счастье само спешит ему навстречу.
       Сиддхартха поцелуем простился с ней.
       - Пусть будет так, учительница. Пусть всегда мой взгляд нравится тебе, пусть всегда благодаря тебе счастье идет мне навстречу.
      
       ЛЮДИ КАК ДЕТИ
      
       Сиддхартха пошел к купцу Камасвами. Ему указали богатый дом, слуги провели его по дорогим коврам в залу, где он должен был ожидать хозяина, и ушли. Он ждал.
       Камасвами вошел - гибкий, быстрый в движениях мужчина с сильной сединой в волосах, с очень умным и очень осторожным взглядом, с чувственным ртом. Дружелюбно приветствовали друг друга хозяин и гость.
       - Мне рассказывали о тебе, - начал купец, - что ты брахман, ученый, но ищешь службы у купца. Ты впал в нужду, брахман, раз ищешь службы?
       - Нет, - сказал Сиддхартха, - я не нуждаюсь и никогда не был в нужде. Знай: я пришел от саманов, среди которых прожил долгое время.
       - Если ты пришел от саманов, то как же ты можешь не нуждаться? Ведь у саманов принято вообще ничего не иметь, да?
       - И я ничего не имею, - сказал Сиддхартха, - если говорить о том, что подразумеваешь ты. Конечно, у меня ничего нет. Но я по своей воле выбрал это, - следовательно, не в нужде.
       - Чем же ты собираешься прожить, если у тебя ничего нет?
       - Я никогда не задумывался над этим, господин. Больше трех лет я провел ничего не имея и ни разу не думал о том, чем я буду жить.
       - Значит, ты жил за счет других.
       - По-видимому, это так. Купец тоже живет за счет имущества других.
       - Неплохо сказано. Но то, что он берет у них, он берет все же не задаром, он дает им за это свои товары.