колес, и он заторопился навстречу. Но это крестьянская лошадка тащила
телегу, доверху нагруженную овощами.
- Вам не попадался кабриолет с двумя молодыми людьми на козлах?
Крестьянин, не останавливаясь, покачал головой, и его тяжеловоз
равнодушно потрусил мимо, навстречу тихому вечеру.
Художник пошел дальше. Он чувствовал, как остывает и проходит гнев.
Походка его стала спокойнее, усталость подействовала на него благотворно, и,
пока он неторопливо шагал по дороге, глаза его отдыхали, признательно
погружаясь в покой и пышность неяркого ландшафта, окруженного
бледновато-нежной дымкой позднего вечера.
Он уже почти забыл о своих сыновьях, когда через полчаса навстречу ему
показался кабриолет. Верагут заметил его только тогда, когда тот оказался
совсем близко. Он остановился у ствола большой груши, а когда смог
разглядеть лицо Альберта, отступил еще больше назад, боясь, как бы его не
увидели и не окликнули.
Альберт сидел на козлах один. Пьер полулежал в углу кабриолета, опустив
непокрытую голову, и, казалось, спал. Кабриолет проехал мимо, и художник,
стоя на обочине пыльной дороги, глядел ему вслед, пока он не скрылся из
глаз. Затем он повернул и пошел назад. Ему все еще хотелось увидеть Пьера,
но тому пришло время спать, и у Верагута не было желания еще раз
показываться у жены. Поэтому он миновал парк, прошел мимо дома и въездных
ворот и направился в город, где в переполненном винном погребке поужинал и
долго листал газеты.
Тем временем его сыновья уже давно были дома. Альберт сидел у матери и
рассказывал о поездке. Пьер очень устал, отказался от еды и уже спал в своей
уютной спаленке. И когда ночью отец вернулся и проходил мимо дома, свет уже
нигде не горел. Теплая, беззвездная ночь окутала парк, дом и озеро черной
тишиной, воздух был неподвижен, моросил тихий, мелкий дождь.
Верагут зажег в своей комнате свет и сел за стол. Его сонливость как
рукой сняло. Он достал лист почтовой бумаги и стал писать Отто Буркхардту.
Через открытые окна в комнату залетали ночные бабочки и мошкара. Он писал:
"Мой дорогой!
Скорее всего, ты сейчас вряд ли ждешь от меня письма. Но раз я пишу,
ты, вероятно, ждешь от меня больше, чем я могу дать. Ты ждешь, что во мне
все прояснилось и что испорченный механизм своей жизни я вижу теперь как бы
в разрезе и так же четко, как видишь его ты. К сожалению, это не так.
Какие-то проблески после нашего разговора во мне появились, и в иные
мгновения я стою на пороге довольно неприятных открытий; но полной ясности
все еще нет.
Пока я не могу сказать, что я буду делать или чего не буду делать
потом. Но мы едем! Я еду с тобой в Индию пожалуйста, позаботься о билете для
меня, как только выяснится время отплытия. До конца лета ничего не
получится, но осенью - чем раньше, тем лучше.
Картину с рыбами, которую ты у меня видел, я хотел бы подарить тебе, но
мне будет приятно, если она останется в Европе. Куда ее послать?
Здесь все по-прежнему. Альберт разыгрывает из себя светского человека,
и мы общаемся с ним очень церемонно, точно два посла враждующих государств.
Перед отъездом я снова жду тебя в Росхальде. Я покажу тебе картину,
которую на днях заканчиваю. Она недурна и может стать удачным завершением
моей жизни в случае, если меня сожрут ваши крокодилы, чего мне, несмотря ни
на что, отнюдь не хочется.
Пора в постель, хотя и спать совсем не хочется. Сегодня я девять часов
провел у мольберта.
Твой Иоганн"*
Он надписал адрес и положил письмо в передней - утром Роберт отнесет
его на почту.
Прежде чем лечь, художник высунул голову в окно и только теперь
заметил, что идет дождь; за письменным столом он не обратил на него
внимания. Мягкие пряди дождя падали из темноты, и Верагут еще долго, лежа в
постели, слушал, как они струятся и стекают с отягощенных влагой листьев на
жаждущую землю.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
- Пьер стал такой скучный, - говорил Альберт матери,
когда они шли вдвоем по освеженному дождем саду, чтобы срезать розы. - Он и
всегда не очень-то со мной любезен, но вчера я просто не мог к нему
подступиться. Когда я только завел речь о прогулке в экипаже, он был в
полном восторге. А вчера с трудом согласился ехать, мне почти пришлось его
уговаривать. Прогулка не была для меня таким уж удовольствием, раз мне
запретили ехать парой. Собственно, я поехал только ради него.
- Он вел себя плохо в пути? - спросила госпожа Верагут.
- Ах, вел-то он себя хорошо, но был так скучен! Временами малыш уж
очень много о себе воображает. Что бы я ему ни предлагал, на что бы ни
обращал его внимание, он выжимал из себя только "да-да" или улыбку; он не
захотел сидеть на козлах, не захотел учиться править лошадьми, даже от
абрикосов отказался. Совсем как какой-нибудь избалованный принц. Мне было
досадно, я говорю тебе об этом, потому что в следующий раз вряд ли захочу
взять его с собой.
Мать остановилась и испытующе посмотрела на сына; она улыбнулась, видя
его волнение, и с удовлетворением заглянула в его сверкающие глаза.
- Ты уже большой, Альберт, - успокаивающе сказала она. - Будь к нему
снисходителен. Может быть, он плохо себя чувствовал. Он и сегодня утром
почти ничего не ел. Такое случается со всеми детьми, ты тоже не был
исключением. Легкое расстройство желудка или нехороший сон, приснившийся
ночью, - и готово дело. А у Пьера, надо сказать, хрупкая и чувствительная
натура. И потом, он, вероятно, чуть-чуть ревнует, ты же понимаешь. Не
забывай, обычно я все время провожу с ним, а теперь появился ты, и ему
приходится делить меня с тобой.
- Но ведь у меня каникулы! Это-то он должен понимать, он же не так
глуп!
- Он еще ребенок, Альберт, а ты должен быть благоразумнее.
С посвежевших, отливавших металлическим блеском листьев еще срывались
капли дождя. Мать и сын искали желтые розы, которые Альберт особенно любил.
Он раздвигал верхушки кустов, а мать садовыми ножницами срезала еще немного
влажные, поникшие цветы.
- Скажи, я был похож на Пьера, когда мне было столько же лет, сколько
сейчас ему? - задумчиво спросил Альберт.
