- Я пообедаю с мамой, - упрямо сказал он.
       Отец, глядя в его взволнованное лицо, иронически улыбнулся.
       - Как хочешь, ведь ты хозяин в доме, не так ли? Кстати, если у тебя опять появится желание бросить в меня ножом, пожалуйста, не обращай внимания на какие-то там предрассудки!
       Сын побледнел и резко отодвинул стул. Отец впервые напомнил ему о той вспышке гнева детских лет.
       - Ты не смеешь так говорить со мной! - взорвался он. - Я этого не потерплю!
       Верагут, не отвечая, взял кусок хлеба и стал есть. Он налил в стакан воды, неторопливо выпил ее и решил сохранять спокойствие. Он делал вид, будто он один в столовой. Альберт нерешительно подошел к окну.
       - Я этого не потерплю! - выкрикнул он еще раз, не в силах унять гнев.
       Отец посыпал хлеб солью. В мыслях он видел себя поднимающимся на борт корабля и уплывающим по бескрайним неведомым морям как можно дальше, прочь от этого непоправимого безрассудства.
       - Ладно, - почти миролюбиво сказал он. - Я вижу, ты не любишь, когда я с тобой разговариваю. Хватит об этом!
       В этот момент послышался удивленный возглас и поток взволнованных слов. Госпожа Адель обнаружила мальчика в его укрытии. Художник прислушался и быстро вышел из столовой. Похоже, сегодня все идет вкривь и вкось.
       Он нашел Пьера в комнате для гостей, тот лежал в грязных ботинках, с сонным, заплаканным лицом и спутанными волосами на смятой постели, рядом растерянно стояла удивленная госпожа Верагут.
       - Послушай, Пьер, - наконец воскликнула она, и в ее голосе перемешались тревога и досада, - что все это значит? Почему ты не отвечаешь? И почему лежишь здесь?
       Верагут приподнял мальчика и испуганно заглянул в его помутневшие глаза.
       - Ты болен, Пьер? - ласково спросил он. Мальчик растерянно покачал головой.
       - Ты здесь спал? Ты уже давно здесь?
       - Я не виноват, - слабым, несмелым голосом отвечал Пьер, - я ничего не сделал... У меня очень болела голова.
       Верагут взял его на руки и отнес в столовую.
       - Дай ему тарелку супа, - сказал он жене. - Тебе надо поесть горячего, мой мальчик, и ты сразу почувствуешь себя лучше, вот увидишь. Ты и в самом деле заболел, бедняжка.
       Он усадил его в кресло, подложил под спину подушку и сам стал с ложки кормить его супом.
       Альберт сидел молча и отчужденно.
       - Кажется, он и вправду заболел, - сказала госпожа Верагут. Она почти успокоилась; материнское чувство говорило ей, что лучше ухаживать за больным ребенком, чем разбираться с ним и наказывать его за какие-то необычные шалости.
       - Потом мы отнесем тебя в постель, а пока ешь, душа моя, - ласково утешала она сына.
       Лицо Пьера посерело, в глазах застыла дремота, он сидел и ел не сопротивляясь то, что ему давали. Пока отец кормил его супом, мать щупала ему пульс. Она обрадовалась, не обнаружив жара.
       - Может, позвать доктора? - нерешительно спросил Альберт; ему тоже хотелось что-нибудь сделать.
       - Нет, не надо, - сказала мать. - Сейчас мы уложим Пьера в постель, укутаем как следует, он хорошенько выспится и завтра будет опять здоров. Ведь правда, моя радость?
       Мальчик не слушал, он отрицательно затряс головой, когда отец хотел дать ему еще супу.
       - Нет, ему не надо есть через силу, - сказала госпожа Верагут. - Пойдем, Пьер, я уложу тебя в постель, и все снова будет хорошо.
       Она взяла его за руку, он неохотно поднялся и сонно побрел за ней. Но в дверях он остановился, лицо его исказилось, он согнулся, и его стошнило; все, что он только что съел, оказалось на полу.
       Верагут отнес его в спальню и оставил на попечение матери. Зазвонил колокольчик, засновали вверх и вниз по лестнице слуги. Художник немного поел и, пока ел, успел дважды сбегать в комнату Пьера. Раздетый и вымытый, мальчик уже лежал в своей кроватке из желтой меди. Затем в столовую вернулась госпожа Адель и сообщила, что ребенок успокоился, ни на что не жалуется и, кажется, скоро заснет.
       - Что Пьер ел вчера? - обратился отец к Альберту. Альберт задумался, но ответил не ему, а матери:
       - Ничего особенного. В Брюкеншванде я велел дать ему хлеба и молока, а на обед в Пегольцхайме нам подали макароны и котлеты.
       Отец продолжал свой инквизиторский допрос - А потом?
       - Он больше ничего не хотел есть. После обеда я купил у одного садовника абрикосов. Из них он съел только один или два.
       - Они были спелые?
       - Да, конечно. Ты, кажется, думаешь, что я нарочно расстроил ему желудок.
       Мать заметила его раздражение и спросила:
       - Что это с вами?
       - Ничего, - ответил Альберт.
       - Ничего такого я не думаю, - сказал Верагут, - я только спрашиваю. Не случилось ли вчера чего-нибудь? Может быть, его тошнило? Или, может, он упал? Он не жаловался на боли?
       Альберт на все вопросы отвечал односложно "да" или "нет" и страстно желал, чтобы этот обед закончился как можно скорее.
       Когда отец еще раз вошел на цыпочках в комнату Пьера, тот уже заснул. Бледное детское личико выражало глубокую серьезность и ревностную преданность несущему утешение сну.

       В этот беспокойный день Иоганн Верагут закончил свою большую картину. Он вернулся от больного Пьера испуганный, с тревогой в сердце, и ему было труднее чем когда бы то ни было совладать с обуревавшими его мыслями и обрести то абсолютное спокойствие, которое составляло тайну его силы и за которое ему так дорого приходилось платить. Но он был человек сильной воли, ему удалось справиться с собой, и в послеобеденные часы, при удобном, мягком освещении, картина получила последние маленькие исправления и уточнения.
       Когда он отложил палитру и сел перед холстом, на душе у него была