Но заклинаю тебя своею Любовью и Надеждой: не уничтожай Героя в своей душе! Свято храни свою высшую Надежду!»
      Так говорил Заратустра. Однако священники и книжники объединились против него. «Что проповедует этот нечестивец и соблазнитель? - говорили они меж собой. - Он презирает нашу веру, соблазняет нашу молодежь, чтобы она стала вероотступной и своевольной, чтобы она встала на путь, который мы, священники и книжники, не одобрили и не благословили! Не следует ли нам принять меры? Или мы должны позволить народу уйти от нашего господства? Заратустра - обманщик и лжепророк! Его, осмелившегося так кощунствовать над нашей святыней, надо распять и сжечь!»
      Поскольку же у них не было силы распять и сжечь Заратустру, ведь они также хвалились, что любят не только ближнего своего, но даже и своего врага, то они начали молиться своему Богу, милосердному, доброму Отцу всех людей, чтобы Он повредил Заратустре и наказал его.
      Ученики сообщили об этом Заратустре. Он засмеялся и сказал: «Мы не желаем, чтобы нас щадили наши лучшие враги и даже те, которых мы любим до глубины души. Вы должны искать своего врага, свою войну должны вы вести за свои мысли! Вы должны любить мир как средство к новой войне, и вы должны иметь только таких врагов, которых ненавидите, а не таких, которых презираете. Вы должны гордиться своим Врагом. Но, ах, где найдет Врага Заратустра?! Мне все видятся эти многие Лишние! Они украдкой таскают у Изобретателя и у Мудреца, увешивают себя этою чужою собственностью и зовут свое воровство образованием! Они приобретают богатства, а становятся от этого еще беднее. Власти хотят они, и для начала Дубину Власти, много денег, эти Неспособные!
      Беги, мой друг, в свое Уединение! Я вижу что ты ошеломлен шумом великих людей и исколот жалами мелких. Лес и скалы могут с тобою достойно молчать! Где кончается Рынок и Слава, там начинается все великое: только там, где кончается рынок и слава, обитают Изобретатели Новых Ценностей».
      Один из учеников, однако, спросил Заратустру: «Не должны ли мы любить ближнего своего как самих себя?» Тогда ответил ему Заратустра: «Ах, брат мой, ваша любовь к ближнему - это только ваша дурная любовь к самим себе. "Ты" старше, чем "я"; "ты" священнее, но не таково еще "я"; потому - то человек и теснится к ближнему. Не о ближнем учу я вас, но о Друге. Да будет Друг вам праздником земли и предчувствием Сверхчеловека. Я учу вас о друге, в котором мир стоит готовым, как чаша добра, о созидающем друге, который всегда раздаривает готовый мир!»
      «А каково мнение Заратустры о женщине, о ребенке и браке? - спросил другой ученик. - Не полагает ли современный человек женщину равной мужчине и не говорит ли пренебрежительно о браке как об устаревшем, отжившем, принудительном институте?»
      «Все в женщине - загадка, и все в ней имеет решение: оно зовется "беременностью". Мужчина должен воспитываться для войны, а женщина - для отдохновения воина: все остальное есть глупость. Пусть женщина будет игрушкой, чистой и изящной, подобно драгоценному камню сияющей добродетелями мира еще не существующего. Счастье мужчины называется: я хочу. Счастье женщины: он хочет. Честная, правдивая женщина хочет видеть в мужчине прежде всего мужские качества, она хочет не повелевать, а принадлежать; высшая и глубочайшая сила женщины - это ее Любовь. Брат мой, ты молод и желаешь себе ребенка и брака, поэтому я спрашиваю тебя: такой ли ты человек, который смеет желать Жену и Ребенка? Победоносец ли ты, одолевающий самого себя. Властитель ли чувств. Властелин ли своих добродетелей? Заметь хорошенько: ты должен созидать сверх себя. Но прежде ты сам должен быть построен прямоугольно Душой и Телом.
      Ты должен не только распложаться, но и подниматься вверх! В этом поможет тебе Сад Брака. Брак - так я зову Волю Двоих создать Одно, которое есть нечто большее, чем создавшие его. Браком зову я благоговение одного перед другим, как пред желающим таковой воли. Со временем вы должны полюбить превыше себя! Научитесь когда - нибудь так любить! Жажда в Созидающем, стрела и стремление к Сверхчеловеку; говори, брат мой, таково ли твое стремление к Браку? Священны для меня такая Воля и такой Брак!»
     
      Так говорил Заратустра.
     
      В то время, когда он все это говорил своим ученикам, они не могли препятствовать находиться и издали прислушиваться многим любопытным, посланным священниками и книжниками, лодырям и сластолюбцам, которые ходили среди народа, ложно называя себя учениками Заратустры, и говорили: «Разве не так нас учил Заратустра? Разве это не его воля, чтобы всякий поступал по своему хотению и что только рабы и женщины должны служить и подчиняться?»
      Так клеветали они на Заратустру. Он же испугался, что и друзья его тоже не понимают, простился с ними и сказал им: «Какая же добродетель является самой высшей? Поистине, это не аскетическая добродетель; высшая добродетель - это Дарящая Добродетель. Так узнаю я вас, ученики мои: подобно мне, вы стремитесь к дарящей добродетели. Что у вас общего с кошками и волками? Ненасытное стремление вашей души к сокровищам и драгоценностям, потому что ваша добродетель ненасытна в желании раздаривать. С силой вы привлекаете все вещи к себе и в себя, чтобы из вашего источника текли они обратно Дарами вашей Любви. Существует и другой эгоизм, слишком бедный, голодающий, вечно хотящий украсть. Эгоизм больного, больной эгоизм. Воровским оком глядит он на все блестящее; алчностью голода измеряет он того, у кого много еды. Из такой алчности говорит болезнь и вырождение. Скажите мне, братья, что признаем мы дурным и наихудшим? Не вырождение ли? А мы всегда предполагаем вырождение, где нет дарящей души. Наш путь идет вверх, от вида к сверхвиду. Но ужасно для нас чувство, которое говорит: "Все для меня!"
      Теперь я пойду один, ученики мои! Теперь наказываю я вам потерять меня и обрести себя, и, когда вы все отречетесь от меня, только тогда я вернусь к вам».
      Так говорил Заратустра, покинул своих учеников и вернулся в лес к своему Одиночеству.
      Ученики горевали о нем, записывали его речи, перенося их в свое сердце. Словно преображенные, в новом, высшем свете им предстали Мир, Жизнь и Человек. Многое из того, что всегда казалось им высоким, кануло вниз, а другое - то, что они полагали малым, - росло и росло в Высокое и Великое. Однако они были далеки от того, чтобы слишком много мнить о себе и считать незначительными других или чтобы даже хулить и преследовать тех, кто был не согласен с их мнением. Ибо общение со своим Учителем, Заратустрой, сделало их благородными и великодушными. Ведь он их учил: «Если любить больше нельзя, тогда нужно уходить!» И дальше: «Так поступают благородные души: они не хотят ничего задаром, и меньше всего жизни. Только тот, кто от черни, хочет напрасно жить; однако мы, Другие, которым дана Жизнь, - мы всегда обдумаем, что бы получше предложить ей взамен! Поистине благородно сказать: то, что обещает нам жизнь, мы удержим за жизнью! Поэтому, о братья мои, необходима новая аристократия, которая будет противником всякой черни и всем властвующим, которая запишет на новых скрижалях новое слово - "благородство!". А что в моем страдании и сострадании! Разве я стремлюсь к счастью? Я стремлюсь к своему Делу!»
      К своему Делу стремился Заратустра, и лишь тогда он вернулся к ученикам своим, когда его нетерпеливая Любовь начала переливаться через край. И тогда с молчаливых гор и из громов страдания его Душа зашумела вниз по долинам.
      Но слишком велико его богатство, чтобы наполнить им наши души. И в этот торжественный час мы можем представить и указать лишь на ту незначительную часть, которую он отдал нам и миру от полноты своих сокровищ. Это великое, новое, драгоценное Евангелие; высшие песни Благородства, псалмы Любви и обещания Блаженства; это единый, великий, мощный Храм чистой, высокой человеческой Души. Подобно Фаусту, собирает Заратустра в кристалле своего сердца все солнечные лучи жизни, чтобы потом опять, светло и ярко, послать их миру. Подобно Фаусту, борется Заратустра со страданием и с темнотою этого бытия; подобно Фаусту, и Заратустра хочет показать человеку путь к Преодолению и Спасению.
      К кому из них мы пожелаем присоединиться?
      Важным и значительным является для нас серьезный вопрос о современном человеке. Свет и тени, вершины гор и самые глубины видим мы у Фауста, как и у Заратустры. И не будем скрывать от себя: путь Фауста все еще кажется многим из нас понятнее, проще, роднее.
      Мы должны заново переучиваться, чтобы прочувствовать тысячу вопросов, тысячу вещей, если мы только захотим понять, что означают путь, слово и ценности Заратустры. Мы тоже должны покинуть свою Родину и свое Родное Озеро, должны, может быть, научиться чувствовать ставшие близкими созерцания в их противоположности, если мы пожелаем стать учениками Заратустры.
      Не увещевал ли он снова и снова всех тех, кто за ним последует? «Тот плохо вознаграждает учителя, кто всегда остается только учеником. Вы говорите, что веруете в Заратустру? Но что находится в Заратустре? Вы - мои верующие: но что находится во всех верующих?»
      Также любит он выражаться глубокомысленными образами и сравнениями, и, чтобы понять их, мы должны ступить на их почву, подобно тому как искатели жемчуга ныряют на морское дно, чтобы извлечь драгоценный жемчуг. Ах, многие боятся этого Труда, многие не понимают его, многие ложно понимают его и многие его осмеивают, подобно народу, к которому он обратился на Рынке. Заратустра все еще не Уста для этих ушей, и, в то время как они осмеивают его, они все еще ненавидят его.
      И как они могут понимать его, когда он - это его последняя и глубочайшая Тайна - учит вечному Возвращению всех вещей и всех событий! И как можно сделать его понятным, согласовав это учение с воззрением, полученным другим великим философом [имеется в виду А. Шопенгауэр], согласно которому пространство и время находятся только в человеческом представлении, но не в действительности, так что в последнем основании все и вся происходит всегда в настоящем и повсюду! Как могут они догадаться, кого и что он имеет в виду, если только в последней части, записью на полях, отмечены величайшие люди, как - то: Будда в главе «Крик о помощи», Христос в «Добровольном Нищем», Кант в «Пиявке», Шопенгауэр в «Презреннейшем человеке», Рихард Вагнер в «Волшебнике»? Как могли бы они усмотреть ту необходимость, с которою Заратустра выливает порою полную чашу остроумных насмешек, чтобы, говоря его языком, убивать смехом, а не злобой?
      И я полагаю, что мы, монисты, должны прислушиваться к его словам с двойным благоговением. Мы далеки от того, чтобы веровать в них как в единственное Евангелие, делающее блаженным; чтобы проповедовать их как догму нашего, или вообще монистического, современного познания мира. Мы знаем, что все есть Становление и Развитие, и остережемся, пожалуй, впадать в ту ошибку, которую мы порицаем и с которой боремся у других. Но мы видим, что Заратустра стоит на общей с нами почве Единства и Развития, что он освобождает нас от расщепленности, которая при ветхой, дуалистической картине мира снова раздувается в нашей душе в привычку. Поэтому нам нужна решимость, если мы всерьез собираемся перенести наше миросозерцание последовательно на все сферы, включая и нашу чувственную жизнь!
      Вот стоит священный храм «Фауст»! Его древние, почтенные залы в течение тысячелетий наблюдали борьбу человеческой души за Спасение. Стерты мраморные ступени его алтарей, ибо поколение за поколением преклоняли колена и молились здесь в болезненном сознании Греха и Вины. Звучание «Dies irae, dies illa» [день гнева – лат.] проникает, подобно гремящему Суду мира, в сердца, обремененные Виною. Но посмотри на высокий Алтарь и на Крест, под самым сводом свисающий в ужасном величии как символ Страдания, Любви, Примирения и Отпущения! Ты сомневаешься, пожалуй, брат мой, ты идешь собственным путем, ложным путем, ты противишься Святости - однако обдумай - ка хорошенько: если бы сам ты был Фаустом, звучание пасхальных колоколов, может быть, все - таки потрясло бы тебя в глубине души, ибо все твои грехи простятся тебе! И твоя вера исполнит в тебе когда - нибудь Высочайшее и Божественнейшее; она приведет часть тебя Самого - твою Душу - к Бессмертию и Блаженству!
      Но тут ты видишь новый храм: «Заратустра». Он не освящен ни Возрастом, ни Традицией, ни Законом. В нем не веет дыхание прошедших тысячелетий; он ничего не проповедует о Грехе и Вине, об Отпущении, Спасении, Бессмертии; но взгляни - в его просторные залы обрушивается заря наступающего нового Дня! Мимо опрокинутых алтарей и разбитых скрижалей ступаешь ты; но ты видишь воздвигнутыми новые алтари и новые скрижали, и сам ты призван искать себе свой собственный Алтарь и на чистые скрижали нанести свои собственные ценности. Единство бытия, Монизм, и Развитие - вот могучие колонны, несущие свод этого Храма. Благородство и Преодоление низкого ради высшего, человека ради Сверхчеловека - вот Закон, который он налагает на тебя.
      Чувствуешь ли ты себя достаточно сильным, чтобы принять его на себя? Чтобы созидать для Будущего? Направить свой парус в новые, неизведанные страны, в страну твоих детей? Не боишься ли тоски по Родине твоих предков и твоей юности? Не боишься ли крика тех, кто проклянет тебя, если ты перестанешь идти их путем, и тех, кто считает грехом, если кто - то имеет чуждое их святыням мнение? Хорошенько обдумай это! А потом - выбирай.
      Поскольку же и мы выбираем и решаемся, то будем внимательны ко всякому честному, святому Убеждению. Сам Ницше - Заратустра лелеял высокое благоговение перед высшим Немцем, как он его называл, перед Гёте, создателем «Фауста». Ему, Ницше, создателю храма «Заратустра», доставалось лишь от немногих такое благоговейное признание. Он был самым непризнанным, самым Одиноким, чье сердце переполнялось любовью к человеческому роду и кто признался: «Моя душа - это Песнь Любящего».
      Он и сам хорошо сравнивал свое произведение, своего «Заратустру» с «Фаустом».
      Они оба - Евангелия, в обоих слышна Песнь Человечества, в обоих шумят бури и звуки Вечности. И теперь, когда мы их покидаем, когда мы снова выходим к ограниченным сферам нашего маленького бытия, нам хотелось бы взять что - нибудь с собой от Святыни, которой владели они оба. И для нас будет хорошо, если мы усвоим это себе в той или иной форме. Ибо тогда мы обретем нечто Собственное, собственную Ценность, собственную Добродетель, беспечальные о том, является ли она ценностью и добродетелью другого, есть ли она добродетель, санкционированная государством, духовенством и Церковью.
      В спокойные же часы мы не постыдимся исповедаться вместе с Гёте - Фаустом:
     
      И вновь во мне отвычное стремленье
      В тот кроткий мир, к задумчивым духам;
      Неясное подъемлю песнопенье,
      Подобное Эоловым струнам;
      Проснулось в строгом сердце умиленье,
      Невольно слезы следуют слезам;
      Все, чем владею, кажется мне лживо.
      А что прошло - передо мною живо!
     
      - чтобы потом снова, в Одиночестве Ночи, прочувствовать вместе с Ницше - Заратустрой:
     
      Ночь. Теперь громче говорят все бьющие родники. И моя душа тоже - бьющий родник.
      Ночь. Теперь лишь пробуждаются все песни любящих. И моя душа тоже - песнь любящего.
      Во мне есть что - то неутоленное, неутолимое; оно хочет говорить. Во мне есть жажда любви, которая сама говорит языком любви.
     
      Так говорил Заратустра.