— Просто радуюсь, что в этом незнакомом городе БЫ нашли возможность целых два дня развлекаться вдали от дома.
     — Не говори глупостей. А сейчас иди и скажи хозяину, что я останусь здесь еще две недели и что на это время мне нужна карета и хороший временный слуга.
     Хозяин явился собственной персоной и порекомендовал слугу, за честность которого ручался. Нашел он и наемную карету, правда с открытым верхом, но других не было.
     На следующий день Казанова сам поехал вручать письма господам Орелли и Песталоцци. Их не оказалось дома, но после обеда оба нанесли ему визит в гостинице, пригласили на два последующих дня к обеду, а в тот же вечер — на концерт. Казанова согласился и явился без опоздания.
     Хотя входной билет стоил талер, концерт Казанове не понравился. Особенно скучным показалось ему то, что мужчины и женщины сидели раздельно, в разных концах зала. От его острого взгляда не ускользнуло, что среди дам было много красавиц, и он не понимал, почему обычай запрещает ухаживать за ними. После концерта он был представлен женам и дочерям пригласивших его господ, и особенно фройляйн Песталоцци показалась ему миловидной и приветливой дамой. Однако он предусмотрительно отказался от каких бы то ни было ухаживаний.
     Хотя подобные манеры давались ему нелегко, они все же льстили его самолюбию. В письмах аббата он был представлен своим новым друзьям как раскаявшийся грешник, наложивший на себя епитимью, и ему бросилось в глаза, что принимают его с почти благоговейным почтением, хотя он и вращался в кругу протестантов. Ему льстило почитание, оно частично заменяло то удовольствие, которым пришлось пожертвовать ради серьезного поведения.
     Эта манера держать себя удавалась ему настолько, что скоро его даже на улице приветствовали с известным респектом. Аромат аскезы и святости овевал этого странного человека, чья репутация была столь же переменчивой, как и его жизнь.
     Во всяком случае, он не мог отказать себе в удовольствии, перед тем как удалиться от мирской жизни, написать герцогу Вюртембергскому еще одно дерзкое и нахальное письмо. Но об этом никто не узнал. Как и о том, что по вечерам он несколько раз под покровом темноты навещал дом, в котором жили отнюдь не монахи и в котором не пели псалмов. IV
     Первую половину дня благочестивый шевалье посвящал изучению немецкого языка. Он подобрал на улице одного бедолагу, генуэзца по имени Густиниани. И теперь тот ежедневно сидел по утрам у Казановы и обучал его немецкому, за что всякий раз получал по шесть франков вознаграждения.
     Этот оступившийся на жизненном пути человек, которому, кстати, его богатый ученик был обязан адресом упомянутого выше дома, забавлял своего благодетеля в основном тем, что ругал и поносил на все лады монахов и монастырскую жизнь. Он не знал, что его ученик сам близок к тому, чтобы стать монахом-бенедиктинцем, в противном случае Густиниани, без сомнения, вел бы себя осмотрительнее. Но Казанова на него не сердился. Генуэзец был когда-то капуцином, но сумел избавиться от рясы. И наш странный новообращенный получал удовольствие, слушая нападки бедолаги на монастырскую жизнь.
     — Но среди монахов попадаются ведь и хорошие люди, — возразил однажды Казанова.
     — Да что вы! Нет ни одного! Они все без исключения тунеядцы и лентяи.
     Ученик слушал с улыбкой и радовался той минуте, когда он ошеломит богохульника сообщением о своем уходе в монастырь.
     Однако столь спокойный образ жизни стал навевать на него скуку, и он с нетерпением считал дни, оставшиеся до приезда аббата. Потом, когда он окунется в монастырскую тишину и возьмется за свои исследования, скука и непоседливость от него отстанут. Он хотел заняться переводами из Гомера, сочинить комедию, написать историю Венеции. Чтобы хоть как-то подготовиться к предстоящей жизни, он приобрел добрую кипу отличной писчей бумаги.
     Так медленно и нехотя текло время, но оно все же текло, и утром двадцать третьего апреля он с облегчением отметил, что ожидание его подошло к концу: аббат должен был приехать на следующий день.
     Казанова заперся в комнате и еще раз подверг пересмотру свои мирские и духовные дела, подготовил к упаковке вещи и с легким сердцем стал дожидаться начала новой мирной жизни. В том, что его примут в монастырь Святой Марии, он не сомневался, но в случае необходимости был готов удвоить обещанную сумму. Десять тысяч франков в его положении ничего не значили.
     Около шести вечера — в комнате уже стало темнеть — он подошел к окну и выглянул наружу. Отсюда были видны площадь перед гостиницей и мост через Лиммат.
     Как раз в это время подъехала дорожная карета и остановилась у гостиницы. Казанова с любопытством наблюдал за происходящим. Подскочил официант и открыл дверцу. Из кареты вышла закутанная в плащ пожилая женщина, за ней еще одна, а вслед затем и третья — сплошь пожилые матроны с серьезными, хмурыми лицами.
     «Могли бы остановиться где-нибудь в другом месте», — подумал Казанова.
     Однако на этот раз все обернулось по-иному. Из кареты вышла еще одна дама, высокая, стройная, одетая в модный по тем временам костюм амазонки. На ее черных волосах была надета кокетливая шапочка из синего шелка, украшенная серебряной кисточкой.
     Казанова встал на цыпочки и высунулся из окна. Ему удалось разглядеть ее лицо — молодое, красивое лицо брюнетки с черными глазами под густыми, гордо изогнутыми бровями. Она случайно подняла голову и, заметив стоявшего у окна человека и направленный на нее взгляд, взгляд Казановы, на мгновение задержала на нем глаза — всего на мгновение. Вместе с другими дамами она вошла в дом. Шевалье поспешил в свою прихожую, сквозь стеклянную дверь которой он мог наблюдать за тем, что происходит в коридоре. И в самом деле, все четверо поднялись по лестнице и прошли мимо его двери, последней в сопровождении хозяина шла черноглазая красавица. Внезапно обнаружив, что за ней внимательно наблюдает тот самый человек, которого она только что видела в окне, амазонка чуть слышно вскрикнула, но тут же взяла себя в руки и, украдкой усмехнувшись, поспешила вслед за остальными.
     Казанова пылал. Вот уже несколько лет он не видел ничего подобного.
     «Амазонка, моя амазонка!» — напевал он про себя, роясь в одежном бауле и торопливо отыскивая лучшие свои одеяния. Ибо сегодня он решил ужинать за общим столом, вместе с вновь прибывшими! До сих пор ему подавали еду в номер — надо было создавать видимость человека, далекого от мирских соблазнов. Он поспешно натянул на себя бархатные панталоны, надел новые чулки из белого шелка, шитый золотом жилет, парадный фрак и кружевные манжеты. Затем вызвал официанта.
     — К вашим услугам.
     — Сегодня я ужинаю внизу, за общим столом.
     — Я сделаю заказ.
     — У вас новые постояльцы?
     — Четыре дамы.
     — Откуда?
     — Из Золотурна.
     — В Золотурне говорят по-французски?
     — Не все. Но эти дамы говорят.
     — Хорошо... еще кое-что. Дамы тоже ужинают внизу?
     — Сожалею. Они заказали ужин в свой номер.
     — Три тысячи чертей! Когда вы подаете им ужин?
     — Через полчаса.
     — Спасибо. Можете идти!
     — Но вы будете ужинать за общим столом?
     — Нет, черт побери! Я совсем не буду ужинать. Идите!
     Он в ярости кружил по комнате. Все должно произойти сегодня. Завтра брюнетка может уехать. Кроме того, завтра приезжает аббат. Казанова ведь собрался стать монахом! Как все глупо! Как глупо!
     Было бы, однако, странно, если бы этот мастер устраивать свои дела потерял надежду, не нашел выхода, средства, даже самого маленького. Ярость его длилась всего несколько минут. Он погрузился в раздумье. И через некоторое время снова позвонил и вызвал официанта.
     — Что прикажете?
     — Хочешь заработать луидор?
     — К вашим услугам, господин барон.
     — Хорошо. Тогда дайте мне ваш зеленый фартук.
     — С удовольствием.
     — И позвольте мне обслуживать дам.
     — Ничего не имею против. Пожалуйста, поговорите с Ледуком, мне велено накрывать на стол внизу, и я уже упросил его помочь мне обслуживать номера.
     — Тотчас же пришлите его сюда... Как долго останутся здесь дамы?
     — Завтра утром они отправляются в Айнзидельн. Это католички. Кстати, младшая спрашивала меня, кто вы такой.
     — Вот как? Кто я такой? И что же вы ей сказали?
     — Только то, что вы итальянец.
     — Хорошо. Держите язык за зубами!
     Официант удалился, и почти сразу же вошел смеющийся Ледук.
     — Чему ты смеешься, баран?
     — Представляю вас в роли официанта.
     — Ты, стало быть, уже все знаешь. А теперь перестань смеяться, или больше не получишь от меня ни одного су. Будешь носить блюда наверх -и подавать мне у дверей этих дам. Вперед!
     Ждать пришлось недолго. Надев на шитый золотом жилет фартук, он вошел в комнату незнакомок.
     — Что прикажете, сударыни?
     Амазонка узнала его и оцепенела от удивления. Он прислуживал безупречно, заодно внимательно наблюдая за амазонкой и находя ее все прелестнее. Когда он ловко разрезал каплуна, она с улыбкой заметила:
     — У вас хорошо получается. Давно здесь служите?
     — Вы очень добры, сударыня. Всего три недели.
     Когда он подавал ей, она обратила внимание на его
     подвернутые, но все же выглядывавшие из-под рукавов манжеты. Желая убедиться, что кружева подлинные, она, дотронувшись до его руки, ощупала их. Он был наверху блаженства.
     — Оставь его в покое! — с укором сказала одна из пожилых дам, и амазонка покраснела. Она покраснела! Казанова едва сдерживал радостное возбуждение.
     После ужина он под разными предлогами еще некоторое время оставался в номере. Пожилые дамы удалились в спальню, красавица осталась, снова села за стол и принялась что-то писать.
     Наконец он убрал со стола. Надо было уходить, но он медлил, стоя у двери.
     — Вы чего-то ждете? — спросила амазонка.
     — Сударыня, на вас надеты ботинки, не ляжете же вы спать в обуви.
     — Ах вот оно что, вы хотите меня разуть. Не слишком ли вы обо мне заботитесь?
     — Это моя работа, милостивая государыня.
     Он опустился перед ней на колени и, пока она делала вид, что пишет, старательно и неторопливо расшнуровал ей ботинки.
     — Хорошо. Довольно, довольно! Благодарю вас.
     — Это я должен вас благодарить.
     — Завтра вечером мы снова увидимся с вами, господин официант.
     — Вы будете ужинать здесь?
     — Разумеется. К вечеру мы вернемся из Айнзидельна.
     — Благодарю вас, милостивая государыня.
     — Спокойной ночи, официант.
     — Спокойной ночи, мадам. Закрыть мне за собой дверь или оставить открытой?
     — Я сама закрою.
     Что она и сделала, когда он вышел. Ледук ждал его, ухмыляясь во весь рот.
     — Ну как? — спросил Казанова.
     — Вы великолепно сыграли свою роль. Завтра дама отвалит вам на чай целый дукат. Если вы не подарите его мне, я расскажу о вашей проделке.
     — Ты получишь его уже сегодня, изверг.
     На следующее утро он чуть свет уже ждал с начищенными ботинками. Но на сей раз амазонка не позволила обуть ее.
     Казанова уже подумывал, не отправиться ли ему вслед за ней в Айнзидельн, но появился нанятый слуга с вестью, что господин аббат уже в Цюрихе и в полдень хотел бы пообедать с шевалье в его номере.
     Господи Иисусе, аббат! О нем он совсем забыл. Что ж, пусть приходит. Казанова заказал роскошный обед и самолично отдал на кухне несколько распоряжений. Затем лег в постель, так как немного устал из-за раннего подъема, и проспал еще пару часов.
     В полдень явился аббат. После обмена учтивыми приветствиями сели за стол. Прелат был так восхищен превосходными яствами, что начисто забыл о своем поручении. Он вспомнил о нем только через полчаса.
     — Простите, — сказал он, — что я так непозволительно долго держу вас в напряжении! Сам не понимаю, как я мог забыть об этом.
     — О, пожалуйста.
     — После всего, что я услышал о вас в Цюрихе — а я, само собой, навел кое-какие справки, — вы и в самом деле достойны стать нашим братом. Добро пожаловать к нам, сударь, мы будем рады принять вас в свою обитель. Отныне вы можете написать над дверью своей кельи: Inveni portum. Spes et fortuna valete!
     — ЭТО значит: «Я обрел пристанище. Надежда и удача, прощайте!» Стих принадлежит Еврипиду и действительно очень хорош, хотя в моем случае не совсем подходит.
     — Не подходит? Вы чересчур взыскательны.
     — Стих, ваше преподобие, не подходит по той причине, что я не еду с вами в Айнзидельн. Вчера мои планы изменились.
     — Возможно ли это?
     — Как видите, возможно. Прошу вас не сердиться на меня и в знак старой дружбы выпить со мной бокал шампанского.
     — В таком случае ваше здоровье! Желаю вам не раскаяться в своем решении. Светская жизнь имеет свои преимущества.