Роберт неторопливо расстегнул свой пиджак и вынул из нагрудного кармана
какую-то бумагу. Это был слегка смятый конверт без адреса.
- Ведено передать вам.
- Кем велено?
- Господином советником медицины. Он спрашивал вас в десять часов, но
вы тогда были заняты, и он сказал, что я не должен отрывать вас от работы.
- Хорошо. Пошли!
Взяв рюкзак, складной стул и мольберт, слуга пошел вперед, а Верагут
остановился и, предчувствуя недоброе, открыл письмецо. В конверте была
только визитная карточка врача с торопливо и невнятно нацарапанными на ней
карандашом строчками: "Пожалуйста, приходите сегодня после обеда ко мне, я
хочу поговорить с Вами о Пьере. Его недуг опаснее, чем я счел нужным сказать
Вашей жене. Не пугайте ее понапрасну, пока мы с Вами не переговорим".
Усилием воли он подавил испуг, перехвативший ему дыхание, заставил себя
стоять спокойно и еще дважды внимательно перечитал записку. "Опаснее, чем я
счел нужным сказать Вашей жене!" Вот где скрыта угроза! Его жена не была
существом настолько уязвимым и нервным, чтобы ее нужно было щадить из-за
какого-нибудь пустяка. Значит, дело плохо, Пьер опасно болен и может
умереть! Но ведь в записке сказано "недуг", это звучит безобидно. И потом -
"не пугайте ее понапрасну"! Нет, видимо, все не так уж плохо. Может быть,
какая-нибудь заразная детская болезнь. Может быть, доктор хочет его
изолировать, отправить в клинику?
Эти мысли немного успокоили его. Он медленно спустился с холма и по
нагретой солнцем дороге пошел домой. Во всяком случае, надо прислушаться к
совету врача и сделать так, чтобы жена ничего не заметила.
Однако дома им овладело нетерпение. Не убрав картину и не умывшись, он
вбежал в дом - еще не высохший холст он прислонил к стене на лестнице - и
тихо вошел в комнату Пьера. Жена была там.
Он склонился над малышом и поцеловал его в голову.
- Здравствуй, Пьер. Как дела?
Пьер слабо улыбнулся. Но тотчас же втянул воздух затрепетавшими
ноздрями и крикнул:
- Нет, нет, уходи! Ты так дурно пахнешь! Верагут послушно отступил в
сторону.
- Это скипидар, мой мальчик. Папа не успел умыться, так как хотел
поскорее увидеть тебя. Сейчас я пойду и переоденусь, а потом снова приду к
тебе, ладно?
Он пошел к себе, захватив картину. В ушах его звучал жалобный голос
мальчика.
За столом он узнал о том, что сказал врач, и с радостью услышал, что
Пьер поел и его не вырвало. Но волнение и страх не проходили, и он с трудом
поддерживал разговор с Альбертом.
Затем он посидел полчаса у постели Пьера, который лежал спокойно и
только изредка, словно от боли, хватался рукой за лоб. Преисполненный страха
и любви, смотрел он на маленький, болезненно-вялый рот, на красивый светлый
лоб, на котором сейчас появилась между бровями небольшая вертикальная
морщинка, страдальческая, но по-детски мягкая, подвижная морщинка, которая
бесследно исчезнет, когда Пьер снова выздоровеет. А выздороветь он должен -
даже если потом будет вдвое больнее оставить его и уйти. И пусть он растет
во всей своей нежной прелести и сияющей детской красоте, пусть распускается,
как цветок на солнце, даже если он, Верагут, никогда больше не увидит его и
навсегда распрощается с ним. Дай Бог ему стать здоровым, красивым и
счастливым человеком, в котором воплотятся самые тонкие и чистые черты его
отца.
Только теперь, сидя у постели ребенка, он начал догадываться, сколько
горьких минут ему придется еще испытать, прежде чем все это окажется в
прошлом. Губы его вздрагивали, сердце сжималось от боли, но в глубине души,
терзаемой страданием и страхом, он чувствовал, что решение его твердо и
непоколебимо. Так и должно быть, тут не помогут больше ни страдания, ни
любовь. Но ему еще надлежало пережить этот последний период, не уклоняясь от
боли, и он был готов испить чашу до дна, ибо за последние дни безошибочно
почувствовал, что лишь через эти мрачные ворота ведет его путь в новую
жизнь. Если он сейчас струсит, если сбежит, спасаясь от боли, то захватит с
собой в другую жизнь тину и яд и никогда не достигнет чистой, святой
свободы, к которой он так стремится и ради которой готов вытерпеть любые
муки.
Но сначала нужно поговорить с доктором. Он встал, нежно кивнул Пьеру и
вышел. Ему пришло в голову попросить Альберта отвезти его в город, и он
направился к его комнате, впервые за это лето. Он громко постучал в дверь.
- Войдите!
Альберт сидел у окна и читал. Он поспешно вскочил и с изумленным видом
пошел навстречу отцу.
- У меня к тебе маленькая просьба, Альберт. Не можешь ли ты быстренько
отвезти меня в коляске в город?.. Можешь? Отлично. Тогда будь так добр и
помоги запрячь лошадей, я немного тороплюсь. Хочешь сигарету?
- Да, спасибо. Я сейчас же иду на конюшню.
Немного погодя они сидели в коляске, Альберт с вожжами в руках на
козлах, и, когда на углу одной из городских улиц Верагут попросил
остановиться, он, прощаясь, нашел для сына слова признательности.
- Спасибо. Ты преуспел и здесь и теперь отлично справляешься с
лошадьми. Ну, до свидания, я вернусь домой пешком.
Он быстро зашагал по раскаленной зноем улице. Советник медицины жил в
тихой, аристократической части города, в это время на улице не было ни души.
Сонно проехала поливальная телега, два маленьких мальчика бежали за ней,
подставляя руки под тонкие струйки воды и со смехом брызгая ею друг другу в
разгоряченные лица. Из открытого окна на нижнем этаже плыли монотонные звуки
- кто-то упражнялся на рояле. Верагут всегда питал глубокое отвращение к
пустынным улицам, особенно летом они напоминали ему о годах юности, когда он
жил на таких улицах в дешевых неуютных комнатах, с запахами кофе и кухни на
лестнице и с видом на слуховые окна, вешалки для выбивания ковров и до
смешного крохотные садики.
В коридоре среди больших картин в золоченых рамах и больших ковров его
встретил легкий запах лекарств, молодая девушка в длинном белоснежном халате
медицинской сестры взяла у него визитную карточку. Сначала она ввела его в
приемную, где, уткнувшись в журналы, тихо и подавленно сидело несколько
женщин и молодой мужчина, а потом, по его просьбе, в другую комнату,
заваленную большими пачками специального медицинского журнала за многие
годы. Но не успел он там как следует осмотреться, как снова появилась
девушка и провела его к врачу.
И вот он расположился в большом кожаном кресле среди сверкающей чистоты
