— Но, сударыня...
     Дождь стучал по тонкой крыше и с шумом вылетал из водосточных желобов.
     — Знаете, господин студент, у вас очень милый ученик. Должно быть, вы с удовольствием с ним занимаетесь.
     — Вы не шутите?
     — Нисколько. Он очень милый юноша. Не так ли, Берта?
     — О, я не знаю. Я его почти не видела.
     — Разве он тебе не нравится?
     — Да, конечно... Нравится.
     — Что изображено на этой стене, господин студент? Вид на Ривьеру?
     Пауль вернулся домой через два часа, промокший и смертельно уставший, принял теплую ванну и переоделся. Затем стал ждать возвращения тех троих, и, когда они появились, когда в коридоре раздался громкий голос Туснельды, он испугался и сердце его забилось сильнее. Но он все же сделал то, во что не верил еще минуту тому назад. Подкараулив се на лестничной площадке, он неожиданно вышел ей навстречу и протянул букетик роз. Это были дикие розы, он срезал их под дождем в саду.
     — Это мне? — спросила Туснельда.
     — Да, вам.
     — Чем я заслужила? Мне показалось, что вы меня терпеть не можете.
     — О, вы смеетесь надо мной.
     — Да нет же, милый Пауль. Большое спасибо за цветы. Это дикие розы, да?
     — Да.
     — Позже я приколю одну из них к платью.
     И она ушла к себе в комнату.
     На этот раз вечером все остались в зале. Приятно посвежело, с чисто вымытых ветвей за окнами еще падали дождевые капли. Сначала собрались помузицировать, но профессор предпочел провести эти несколько часов в беседе с другом. Все удобно устроились в большой зале, мужчины курили, молодежь пила лимонад и болтала.
     Тетя Грета достала альбом и рассказывала Берте разные случаи из прежней жизни. Туснельда была в ударе и много смеялась. Учитель был очень недоволен тем, что его красноречие в павильоне не встретило понимания, он снова нервничал, мускулы его лица болезненно вздрагивали. Он находил безвкусным ее смешное кокетство с мальчуганом и ждал только случая, чтобы ей это высказать.
     Пауль был оживленнее всех. То, что Туснельда приколола его розы к корсажу и назвала его «милым Паулем», подействовало на него как вино. Он шутил, рассказывал истории, щеки его горели, он не сводил глаз со своей дамы, которая с грациозной благосклонностью принимала его поклонение. При этом в глубине его души не переставая билась мысль: «Завтра она уезжает! Завтра она уезжает!» И чем громче и мучительнее она давала о себе знать, тем отчаяннее цеплялся он за прекрасное мгновение, тем веселее и разговорчивее казался.
     Господин Абдерегг ненадолго прислушался к словам сына и, смеясь, воскликнул:
     — Рано же ты начинаешь, Пауль!
     Пауль и ухом не повел. Иногда ему хотелось выскочить за дверь, прижаться головой к косяку и разрыдаться. Но нет, нет!
     Тем временем Берта перешла с тетей на «ты» и с благодарностью приняла ее покровительство. Ее угнетало, что Пауль не обращал на нее внимания и за весь день не обмолвился с ней ни словом. С усталым и несчастным видом она принимала нежную заботу тети.
     Профессор и Абдерегг-старший с жаром предавались воспоминаниям и почти не замечали, что рядом с ними перекрещиваются и сталкиваются невысказанные молодые страсти.
     Господином Гомбургером все больше овладевало чувство отверженности. Время от времени он вклинивался в разговор со своими ядовитыми репликами, но их оставляли без внимания, и, чем сильнее были его горечь и возмущение, тем более некстати казались его замечания. Выходки Пауля он находил ребяческими, а поведение Туснельды непростительным. Ему хотелось пожелать всем спокойной ночи и уйти. Но это походило бы на признание своего бессилия и поражения. Лучше уж остаться — из простого упрямства. Как ни неприятна была ему сегодня необузданная игривость Туснельды, он все же был не в состоянии оторваться от ее мягких движений и чуть-чуть раскрасневшегося лица.
     Туснельда видела его насквозь и не скрывала удовольствия, которое доставляло ей настойчивое ухаживание Пауля, — хотя бы уже потому, что это злило студента. А он, человек во всех отношениях отнюдь не сильный, чувствовал, как его ярость постепенно превращается в равнодушное, тупое отчаяние, которым заканчивались почти все его любовные увлечения. Разве хоть одна женщина когда-нибудь поняла и по достоинству оценила его? Но он был в достаточной мере художником, чтобы получить наслаждение и от разочарования, от боли со всем их тайным очарованием. Он наслаждался даже тогда, когда губы его кривились от горечи; непризнанный и отвергнутый, он тем не менее был героем этого спектакля, немым носителем трагического начала, он улыбался с кинжалом в груди.
     Разошлись поздно. Когда Пауль вошел в свою прохладную спальню, он увидел в распахнутом окне спокойное небо, покрытое неподвижными молочно-белыми пушистыми облаками; сквозь их тонкую пелену пробивался яркий свет луны и отражался тысячью отблесков на влажных листьях деревьев. Далеко за холмами, у темного горизонта, влажно блестела, подобно островку, узкая и длинная полоска чистого неба, на которой тускло мерцала одна-единственная звезда.
     Мальчик долго смотрел в окно, не замечая ничего, кроме бледного свечения неба, чувствовал, как его окутывает чистый, прохладный воздух, прислушивался к глухим неведомым голосам, похожим на отзвуки ушедшей грозы, и вдыхал мягкий воздух другого мира. Он стоял у окна и смотрел, ничего не видя, ослепленный широко раскинувшейся перед ним незнакомой страной жизни и страсти, сотрясаемой обжигающими бурями и омрачаемой черными грозовыми тучами.
     Тетя Грета легла последней. Она внимательно осмотрела двери и ставни, потушила огни и заглянула в темную кухню; затем она вошла к себе и уселась при свече в старомодное кресло. Она догадывалась, что происходит с мальчиком, и в глубине души радовалась, что гости завтра уезжают. Только бы все хорошо кончилось! Так уж устроен мир, что приходит срок и дети покидают нас. Она знала, что душа Пауля вот-вот ускользнет от нее, станет ей неподвластной, и озабоченно наблюдала за первыми неопытными шагами юноши в саду любви; в свое время ей досталось лишь немного плодов этого сада, да и те оказались горькими. Затем она вспомнила о Берте, вздохнула, слегка улыбнулась и долго рылась в ящиках стола, подыскивая прощальный подарок для девочки. Взглянув на часы, она испугалась: так поздно уже было.
     Над спящим домом и дремлющим садом тихо стояли молочно-белые пушистые облака, островок ясного неба на горизонте постепенно превратился в широкое, чистое темноватое поле, слегка подсвеченное мерцающим блеском звезды, над далекими холмами мягко вырисовывалась узкая серебристая линия, отделявшая их от неба. В саду глубоко дышали освеженные грозой деревья, а на лужайке тонкие бесплотные тени облаков соседствовали с темным кругом, отбрасываемым красным буком.
     Мягкий, еще насыщенный влагой воздух слегка парил на фоне совершенно ясного неба. На площадке перед домом и на дороге стояли небольшие лужи, они золотисто поблескивали или отражали нежную синеву. Скрипя колесами по гравию, подъехал экипаж, гости и провожающие уселись в него. Студент несколько раз склонился в поклоне, тетя Грета ласково кивала головой и пожимала гостям руки, служанки из глубины дома наблюдали за отъездом.
     Пауль сидел напротив Туснельды и старался выглядеть веселым. Он хвалил погоду, восторгался предстоящими походами в горы и жадно впитывал каждое слово и каждую улыбку девушки. Ранним утром он с нечистой совестью пробрался в сад и срезал с тщательно оберегаемой любимой клумбы отца чудесную полураскрывшуюся чайную розу. Завернутая в тонкую папиросную бумагу, она лежала у него в нагрудном кармане, и он страшно боялся ее раздавить. Пугало его и то, что отец обо всем узнает.
     Маленькая Берта совсем притихла и держала у лица цветущую ветку жасмина, которую дала ей тетя. В сущности, она почти радовалась отъезду.
     — Прислать вам открытку? — весело спросила Туснельда.
     — О да, не забудьте. Это было бы замечательно. А вы, фройляйн Берга, сделайте приписку.
     Берта испуганно кивнула.
     — Хорошо, надеюсь, мы не забудем это сделать.
     — Тогда я тебе напомню.
     Они подъехали к вокзалу. Поезд прибывал только через четверть часа. Пауль воспринял эту отсрочку как бесценный дар судьбы. Но с ним происходило нечто странное. Как только они вышли из экипажа и стали прогуливаться по перрону, в голову ему не приходило ни одно слово, ни одна шутка. Он вдруг весь сжался, поглядывал на часы и прислушивался, не приближается ли поезд. Только в последний момент он вытащил свою розу и отдал ее Туснельде, уже поднимавшейся в вагон. Она весело кивнула ему и вошла в купе. Поезд тронулся — и все кончилось.
     Юноше не хотелось возвращаться домой вместе с отцом. Когда тот уже сидел в экипаже, Пауль снял ногу с подножки и сказал:
     — Мне хочется пройтись пешком.
     — Совесть мучает, сынок?
     — Нет, папа, я могу и с тобой поехать.
     Но господин Абдерегг рассмеялся, махнул рукой и уехал один.
     — Пусть сам разбирается, — ворчливо буркнул он себе под нос, — как-нибудь переживет.
     И он впервые за много лет вспомнил о своей первой влюбленности и поразился тому, как точно он все помнит. Теперь, стало быть, настал черед сына! Ему понравилось, что Пауль стащил розу. Он все видел.
     Дома он ненадолго остановился перед книжным шкафом, взял с полки «Вертера» и положил в карман, но снова вынул его, немного полистал и, насвистывая, поставил книжку на место.
     Тем временем Пауль быстро шагал по разогретой дороге, снова и снова пытаясь вызвать в памяти образ прекрасной Туснельды. Лишь когда он, усталый и разморенный, добрался до изгороди парка, перед ним встал вопрос: что же делать дальше? Внезапно мелькнувшее воспоминание неудержимо потянуло его к иве. С сильно бьющимся сердцем он подошел к дереву, нырнул под нависшие ветви и сел на то же место, где он сидел накануне с Туснельдой и где встретились их руки. Он закрыл глаза, положил руку на скамейку и еще раз пережил ту бурю, которая охватила его, опьяняя и причиняя страдания, вчера. Вокруг него бушевало пламя, шумело море, и горячие потоки на пурпурных крыльях со свистом пролетали мимо.
     Пауль недолго просидел на своем месте. Вдруг послышались шаги, и кто-то подошел к иве. Вырванный из своих грез юноша раскрыл глаза и увидел перед собой учителя.
     — А, это вы, Пауль? Давно тут сидите?
     — Нет, я ведь был на вокзале и вернулся пешком.
     — А теперь сидите тут и предаетесь меланхолии.
     — Ничему я не предаюсь.
     — Нет так нет. Мне случалось видеть вас в более веселом настроении.
     Пауль не ответил.
     — Вы так добивались расположения дам.
     — Вы находите?
     — Особенно одной из них. Мне сперва показалось, что вы отдадите предпочтение младшей.
     — Подростку? Гм.
     — Вот именно, подростку.
     Увидев на лице учителя язвительную ухмылку, Пауль, не говоря ни слова, отвернулся и быстро ушел, шагая напрямик через лужайку.
     Обед прошел очень спокойно.
     — Сдается мне, все мы немного устали, — улыбнулся господин Абдерегг. — Ты тоже, Пауль. А вы, господин Гомбургер? Приятное было развлечение, не так ли?
     — Разумеется, господин Абдерегг.
     — Вы нашли общий язык с барышней? Кажется, она очень начитанна.
     — Спросите лучше об этом Пауля. К сожалению, я почти не имел удовольствия быть в ее обществе.
     — Что скажешь, Пауль?
     — Я? О ком идет речь?
     — С твоего позволения, о Туснельде. Кажется, ты немного рассеян?..
     — Ах, какое дело мальчику до дам, — вмешалась тетя Грета.
     Снова наступила жара. Площадка перед домом раскалилась, на дороге высохли последние лужи. Залитый теплым светом, возвышался на солнечной лужайке старый красный бук, и на одной из его толстых ветвей сидел, прислонясь к стволу, юный Пауль Абдерегг. Темная красноватая листва скрывала его от посторонних глаз. Это было любимое место мальчика, тут он чувствовал себя в полной безопасности. На этом месте он три года назад, осенью, тайно прочитал «Разбойников», здесь он впервые затянулся наполовину выкуренной сигарой, здесь сочинил сатирическое стихотворение на своего прежнего учителя, обнаружив которое тетя Грета страшно всполошилась. О своих прежних шалостях он вспоминал с чувством превосходства и снисхождения, как о чем-то давно прошедшем... Детские проказы!
     Вздохнув, он выпрямился, осторожно повернулся, достал перочинный ножик и принялся что-то вырезать на стволе. Должно было получиться сердце с буквой «Т» посередине, и он решил сделать все как можно красивее и чище, даже если на это уйдет несколько дней.
     В тот же вечер он пошел к садовнику и попросил наточить ножик. Пауль сам крутил колесо точила. На обратном пути он немного посидел в старом челне, окунув руку в воду и стараясь припомнить мелодию песни, услышанной здесь вчера. Небо наполовину затянуло тучами, и все говорило о том, что ночью опять может разразиться гроза.