эти дни у него иногда появлялось желание, чтобы все это кончилось скорее,
хотя бы ради ребенка, который давно уже не говорил ни слова и выглядел таким
усталым и постаревшим, как будто и сам знал, что ему уже ничем не поможешь.
И все же Верагут не хотел пропустить ни одного часа и с ревнивой
настойчивостью оберегал свое место у постели больного. Ах, как часто
когда-то приходил к нему Пьер и находил его усталым или равнодушным,
погруженным в работу или занятым своими заботами, как часто он рассеянно и
безучастно держал эту маленькую худую ручонку в своей руке и почти не
слушал, что он говорит. И вот теперь каждое его слово стало драгоценным! Тут
уж ничего не исправишь. Но сейчас, когда бедный малыш лежит в муках и в
одиночку своим незащищенным детским сердцем противостоит смерти, сейчас,
когда ему суждено за несколько дней изведать все оцепенение, всю боль и
страшное отчаяние, которыми стращают и гнетут человеческое сердце болезнь,
слабость, старость и приближение смерти, - сейчас он не хотел оставить его
ни на минуту. Он не хотел этого, потому что боялся не быть на месте, когда
наступит момент и мальчик спросит о нем, когда он мог бы оказать ему
маленькую услугу, выказать немного любви.
И надо же: именно в это утро он был вознагражден. В это утро Пьер
открыл глаза, улыбнулся ему и произнес слабым, нежным голосом:
- Папа!
У художника бурно забилось сердце, когда он снова услышал этот голос,
который звал его, обращался к нему и который стал таким тоненьким и слабым.
Он так долго слышал, как этот голос издает только стоны или лепечет что-то в
мучительном беспамятстве, что испуганно вздрогнул от радости.
- Пьер, дорогой мой!
Он ласково склонился над ним и поцеловал улыбающиеся губы. Пьер
выглядел свежее и веселее, чем он надеялся увидеть его когда-либо, глаза
смотрели ясно и осознанно, глубокая морщина между бровями почти исчезла.
- Ангел мой, тебе лучше?
Мальчик улыбнулся и посмотрел на него, как бы удивляясь вопросу. Отец
протянул ему руку, и он вложил в нее свою ручонку, которая и прежде-то не
была такой уж сильной, а теперь казалась совсем маленькой, бледной и
усталой.
- Сейчас ты позавтракаешь, а потом я буду рассказывать тебе истории.
- О да, о господине шпорнике и бабочках, - сказал Пьер, и его отцу
снова показалось чудом, что мальчик разговаривает, улыбается и опять
принадлежит ему.
Он принес ему завтрак, Пьер охотно ел и позволил уговорить себя съесть
и второе яйцо. Затем он потребовал свою любимую книжку с картинками. Отец
осторожно подвинул в сторону одну из портьер, в комнату проник тусклый свет
дождливого дня. Пьер попытался сесть и начал разглядывать картинки.
Казалось, это не причиняет ему боли, он внимательно рассмотрел много
картинок, приветствуя их короткими радостными возгласами. Но скоро сидение в
постели утомило его, и глаза снова начали побаливать. Он дал себя уложить и
попросил папу прочитать ему несколько стишков, прежде всего стишок об
Арбузе, который приполз к аптекарю Корешкову:
Скорей, аптекарь Корешков,
Готовь свои настойки!
Я нынче что-то нездоров,
Не доползу до койки!
Верагут старался изо всех сил, читал задорно и лукаво, и Пьер
благодарно улыбался. И все-таки стихи уже утратили прежнюю силу, казалось,
Пьер стал старше на много лет с тех пор, как слышал их в последний раз.
Картинки и стихи напомнили ему о многих светлых и радостных днях, но былая
радость и озорное веселье больше не возвращались, и мальчик недоуменно
оглядывался на свое собственное детство, которое еще несколько дней,
несколько недель назад было реальностью, оглядывался с тоской и печалью
взрослого человека. Он больше не был ребенком. Он был больным, от которого
реальный мир уже отдалился и прозревшая душа которого везде и всюду
испуганно чуяла приближение смерти.
И все же после стольких дней ужасных страданий это утро было полно
света и счастья. Пьер вел себя тихо и благодарно, а Верагут снова и снова
против воли предавался робкой надежде. В конце концов, может же так
случиться, что мальчик останется жив! Тогда он будет принадлежать только
ему, ему одному!
Приехал врач и долго пробыл у постели Пьера, не мучая его вопросами и
исследованиями. Только теперь появилась и госпожа Адель, которая этой ночью
сменила сиделку. Нежданное улучшение поразило ее, она, словно одержимая, так
крепко сжимала руки Пьера, что ему было больно, и не пыталась скрыть слез
избавления, катившихся по ее щекам. Альберту тоже разрешили зайти ненадолго
в комнату больного.
- Это похоже на чудо, - сказал Верагут доктору, - Вас это не удивило?
Врач улыбнулся и ласково кивнул головой. Он не возражал, но не проявлял
и чрезмерной радости. И тотчас же художником снова овладело недоверие. Он
наблюдал за каждым жестом врача и видел, что хотя лицо его и улыбалось, но в
глазах по-прежнему было холодное внимание и сдержанная тревога. Затем он
через приоткрытую дверь подслушал разговор врача с сиделкой, и, хотя не мог
разобрать ни слова, ему показалось, что строгий, в меру серьезный шепот
говорит только об опасности и ни о чем больше.
В последнюю минуту, уже проводив врача к экипажу, он спросил:
- Вы не придаете большого значения этому улучшению?
Некрасивое, сдержанное лицо повернулось к нему.
- Радуйтесь, что бедному мальчику выпало несколько спокойных часов.
Будем надеяться, что это продлится достаточно долго.
В его умных глазах нельзя было прочесть и намека на надежду.
Не теряя ни мгновения, Верагут поспешно вернулся в комнату больного.
Как раз в это время мать рассказывала сказку о Спящей Красавице, он присел
рядом и стал смотреть, как лицо мальчика реагирует на каждый поворот сюжета.
- Рассказать тебе еще что-нибудь? - спросила госпожа Адель.
- Нет, - сказал он немного усталым голосом, - потом.
Она вышла посмотреть, что делается на кухне, и отец взял Пьера за руку.
Оба молчали, но время от времени Пьер со слабой улыбкой поднимал глаза,
словно радуясь, что папа с ним.
- Я вижу, тебе гораздо лучше, - ласково сказал Верагут.
Пьер слегка покраснел, его пальчики, играя, задвигались в руке отца.
- Ты меня любишь, папа, не правда ли?
- Разумеется, сокровище мое. Ты мой милый мальчик, и, когда ты
поправишься, мы все время будем вместе.
