-- Подожди, Ирис, не уходи еще! Оставь мне какой-нибудь
знак, что я не навсегда тебя теряю!
-- Вот, возьми ирис, мой цветок, и не забывай меня. Ищи
меня, ищи ирис, и ты придешь ко мне.
Горько плача, Ансельм взял в руки цветок, горько плача,
попрощался с девушкой. Когда друг известил его, он вернулся и
помог убрать ее гроб цветами и опустить в землю.
Потом его жизнь рухнула у него за спиной, ему казалось
невозможным прясть дальше ту же самую нить. Он от всего
отказался, оставил город и службу и затерялся без следа в мире.
Его видели то там, то тут, он появился в родном городе и стоял,
облокотившись о загородку старого сада, но, когда люди стали
спрашивать про него и захотели о нем позаботиться, он ушел и
пропал.
Сабельник был его любовью. Он часто наклонялся над
цветком, где бы тот ни рос, а когда надолго погружал взгляд в
его чашечку, ему казалось, что из голубоватых недр навстречу
веют аромат и тайное прозрение прошедшего и будущего; но потом
он печально шел дальше, потому что обещанное все не сбывалось.
У него было такое чувство, словно он ждет и прислушивается у
полуоткрытой двери, за которой слышится дыхание отрадных тайн,
но, едва только он начинал думать, что вот сейчас все дастся
ему и сбудется, дверь затворялась и ветер мира обдавал холодом
его одиночество.
В сновидениях с ним разговаривала мать, чьи облик и лицо
он впервые за долгие годы чувствовал так близко и ясно. Также
Ирис разговаривала с ним, и, когда он просыпался, ему все еще
звучало нечто, от чего он целый день не мог оторваться мыслями.
Бесприютный, всем чужой, бродил Ансельм из края в край, и спал
ли он под крышей, спал ли в лесах, ел ли хлеб, ел ли ягоды, пил
ли вино или пил росу с листьев -- ничего этого он не замечал.
Для многих он был юродивым, для многих -- чародеем, многие его
боялись, многие смеялись над ним, многие любили. Он научился
тому, чего никогда раньше не умел: быть с детьми, участвовать в
их диковинных играх, беседовать со сломанной веткой или с
камешком. Лето и зима проходили мимо него, он же смотрел в
чашечки цветов, в ручьи, в озера.
-- Картинки, -- говорил он иногда, ни к кому не обращаясь,
-- все только картинки.
Но в себе самом он чувствовал некую сущность, которая не
была картинкой; ей-то он и следовал, и эта сущность в нем могла
иногда говорить -- то голосом Ирис, то голосом матери -- и была
утешением и надеждой.
Удивительные вещи встречались ему -- и его не удивляли.
Так, однажды он шел по снегу через зимнюю долину, и борода его
обледенела. А среди снега стоял ирис, острый и стройный, он
выпустил одинокий прекрасный цветок, и Ансельм наклонился к
нему и улыбнулся, потому что теперь вспомнил и знал, о чем
всегда напоминал ему ирис. Он снова вспомнил свою детскую грезу
и видел между золотых столбиков голубую дорогу в светлых
прожилках, которая вела в сердце и тайная тайных цветка, и там
-- он знал это -- обреталось то, что он искал, обреталась
сущность, которая не была картинкой.
Все снова встречали его напоминания, грезы вели его, и он
пришел к хижине, там были дети, они напоили его молоком, и он
играл с ними, они рассказывали ему истории и рассказывали, что
в лесу у угольщиков случилось чудо. Там видели отворенными
ворота духов, которые отворяются раз в тысячу лет. Он слушал и
кивал, представляя себе эту дивную картину, и пошел дальше; в
ивняке впереди пела птичка с редкостным, сладким голосом, как у
покойной Ирис. Ансельм пошел на голос, птичка вспорхнула и
перелетела дальше, за ручей и потом в глубь бескрайних лесов.
Когда птичка смолкла и ее не было больше ни видно, ни
слышно, Ансельм остановился и огляделся вокруг. Он стоял в
глубине долины, среди леса, под широкой зеленой листвой тихо
текли воды, а все остальное затихло в ожидании. Но в его груди
птичка пела и пела голосом возлюбленной и посылала его дальше,
пока он не остановился у замшелой стены скал, в середине
которой зияла расселина, чей узкий и тесный ход вел в недра
горы.
Перед расселиной сидел старик, он встал, увидев, что
приближается Ансельм, и крикнул:
-- Назад, странник, назад! Это ворота духов. Никто из тех,
кто вошел в них, не возвращался.
Ансельм поднял взгляд и заглянул в скальные ворота -- и
увидел теряющуюся в глубине горы голубую тропу, а по обе
стороны ее часто стояли золотые колонны, и тропа полого
спускалась в недра, словно в чашечку огромного цветка.
В его душе запела птичка, и Ансельм шагнул мимо сторожа в
расселину и через чашу золотых колонн -- в тайная тайных
голубых недр. То была Ирис, в чье сердце он проникал, и то был
сабельник в материнском саду -- в его голубую чашечку Ансельм
входил легким шагом; и когда он молчаливо шел навстречу
золотому сумраку, все, что он помнил и знал, сразу же пришло к
нему, он чувствовал ведущую его руку, она была маленькая и
влажная, любовные голоса доверительно звучали над самым его
ухом, они звучали точно так же и золотые колонны блестели точно
так же, как все звенело и светилось давным-давно, в его
детстве, с приходом весны.
И вновь пришел к нему тот сон, который снился в детские
годы, -- что он идет в чашечку цветка и вслед за ним идет и
летит весь мир картинок, чтобы кануть в тайная тайных, которая
лежит за всеми картинками.
Тихо-тихо запел Ансельм, и его тропа тихо спускалась вниз,
на родину.
Примечания
1 Сказка написана в 1917 году и посвящена первой жене
писателя Марии Бернулли. Опубликована в 1918 году.
